Кола ди Риенцо, последний римский трибун

С нетерпением, болью в сердце и отчаянием Адриан мчался по улице, во всю погоняя лошадь. Он доехал до первого, второго и до третьего моста и наконец остановил своего коня у стен монастыря. Он привязал его к портику, дверь которого, почти сорвавшаяся со своих петель, была наполовину отворена, прошел через двор к противоположной двери, ведущей к главному строению, добрался до резной решетки, которая теперь не была уже преградой для мирян. И когда он остановился там, чтобы собраться с духом и силами, в ушах его раздались дикий смех и громкая песня, смешанные с проклятиями. Он толкнул решетчатую дверь и, следуя по направлению, откуда доносились эти звуки, пришел к трапезной. Здесь, где собирались строгие и смиренные монахини, он увидел странную, беспорядочную разбойничью толпу вокруг верхнего стола, где некогда сидела настоятельница. С первого взгляда качалось, что эта толпа состояла из людей всех званий, потому что одни были одеты в простое шерстяное платье и даже в лохмотья, другие были разукрашены атласом и бархатом, плащами и перьями. Но второго взгляда было достаточно для того, чтобы убедиться, что собеседники принадлежали почти к одному и тому же разряду и что щегольской наряд более блестящих между ними был добычей, захваченной в неохраняемых дворцах и на оставленных рынках. Когда молодой римлянин остановился как заколдованный на пороге, человек, игравший роль председателя пира, огромный смуглый разбойник с глубоким шрамом на лице, который, идя через всю щеку и верхнюю губу, придавал его крупным чертам необыкновенно отвратительный вид, обратился к Адриану:

— Войдите, войдите! Чего вы там стоите молча и в изумлении? Мы — гостеприимные гуляки и всех принимаем ласково. Здесь есть вино и женщины. Вино монсиньора епископа и женщины синьоры аббатисы.

И он запел страшную песню в честь смерти и чумы.

Прежде чем она окончилась, Адриан, понимая, что среди подобных оргий ему невозможно продолжать свои поиски, оставил оскверненную комнату и побежал, едва переводя дух, — так велик был овладевший им ужас, — пока опять не очутился на дворе, на жарком, нездоровом стоячем солнечном зное, казавшемся подходящей атмосферой для сцен, на которые он нападал. Стоя за двором в задумчивости и нерешимости, он увидел вблизи небольшую часовню. Он направился к портику, вошел туда и увидел возле святилища одинокую монахиню, которая молилась на коленях. В узком проходе на длинном столе, на каждом конце которого тускло горели высокие свечи, привлекшие его внимание, он не совсем явственно увидел очертания множества человеческих фигур, задрапированных саванами. Под влиянием впечатления, произведенного на него унынием и святостью места и трогательным зрелищем этой одинокой и самоотверженной хранительницы мертвых, Адриан встал на колени и начал усердно молиться.

Когда он встал, несколько облегчив свое сердце, монахиня также встала и вздрогнула, заметив его.

— Несчастный! — сказала она тихим, слабым и торжественным голосом, звучавшим подобно голосу какого-нибудь призрака. — Какая судьба привела тебя сюда? Разве ты не видишь, что стоишь у праха, пораженного чумой, что дышишь разрушительным воздухом? Иди отсюда и ищи, среди всеобщего опустошения, место, куда еще не приходил этот страшный посетитель!

— Святая дева, — отвечал Адриан, — опасность, которой вы не боитесь, не страшит и меня; я ищу ту, чья жизнь дороже для меня моей собственной.

Монахиня несколько минут помолчала. Потом, пристально посмотрев на здоровое лицо и на крепкий стан Адриана, тяжело вздохнула и сказала:

— Искать одно живое существо в этом городе — значит искать загроможденные склепы и гнилую заразу от мертвых тел.

— Сестра, невеста Божественного Искупителя! — отвечал римлянин. — Умоляю тебя, скажи мне одно слово. Ты, кажется, одна из монахинь этого монастыря, лишенного своей ограды. Скажи мне, не знаешь ли ты, жива ли Ирена Габрини[25], гостья бывшей настоятельницы, сестра падшего римского трибуна?

— Ты брат ее? — спросила монахиня. — Ты этот падший сын Рима?

— Я ее жених, — отвечал Адриан грустно. — Говори.

— О плоть, плоть! Ты остаешься победительницей до конца, даже среди торжества заразы и в больницах ее! — воскликнула монахиня. — Суетный человек! Не думай о таких плотских узах; примирись с небом, потому что дни твои сочтены!

— Женщина! — вскричал с нетерпением Адриан. — Не говори обо мне, не вооружайся против уз, святости которых ты не можешь понимать. Заклинаю тебя всем святым, скажи, жива ли Ирена?

Монахиня была испугана энергией молодою влюбленного и после минутной паузы, показавшейся ему целым веком мучительного ожидания, отвечала:

— Девушка, о которой ты говоришь, не умерла вместе с другими. Когда немногие оставшиеся в живых разошлись в разные стороны, то и она оставила монастырь. Куда она удалилась — не знаю, но у нее были друзья во Флоренции; имена их мне неизвестны.

— Да благословит тебя Бог, святая сестра! Да благословит тебя Бог! Как давно она оставила монастырь?