Колдовские стёкла. Дочь Чёрного короля

Наверное, это должно было польстить, но в глазах Ингвара мне хотелось быть интересной благодаря внутренним качеством, а не потому, что с момента приезда в Муравейник я не вылезала из передряг.

«Ты весьма интересна!»

Я снова подняла глаза и встретила карий взгляд с жёлтыми крапинками. А ведь ничего в нём нет особенно красивого. Крупный нос, рот, как у лягушонка, рыжие лохмы. Ладно, не лохмы. Рыжая причёска, укладка, стрижка — как там это называется у мальчишек? Но рубашка сидит на нём неплохо. Очень. И всё-таки — чего о нём все болтают? Не о чём болтать!

— Гадаешь, чем я обаял всех младших? — насмешливо спросил он.

— Подтруниваешь надо мной? Набиваешь цену? О тебе… как ты сказал? «Болтают»? Так вот, о тебе болтают не только младшие. О тебе все говорят.

— Я не говорил «болтают». Это ты сама придумала…

— Потому что так и есть! — вспылила я. — Ингвар то, Ингвар сё. И пилот самый-пресамый, и колдовать умеет, и тут, гляди-ка, сразу оказался, как что-то случилось…

— Ну а ты-то что на меня злишься?

Я резко сдулась и нелепо ответила:

— Больно крутой.

Он хмыкнул.

— Какой есть. Как себя чувствуешь? Голова ещё болит?

— Нет, — буркнула я.

— Вообще-то я думал отвести тебя к Ирине. Но если ты считаешь, что всё в порядке…

— Всё в порядке. — Я резко вырвала свою руку и сделала шаг в сторону.

— Вернёшься в Солярис? Или проводить тебя в твою комнату?

— Сама дойду!

— Ладно. Вот это возьми.

— Это что?

— Считай, что знак внимания.

Пилот сунул мне пакет с каким-то горохом.

— Это что?!

— Это стиму…

Я с размаху поставила пакет на пол, развернулась и промаршировала вон. Горох! Он издевается надо мной!

Я бегом бросилась обратно в Солярис — хотя, возможно, бегать пока не стоило: перед глазами замелькали чёрные мушки, — влетела внутрь — и была совершенно сбита с толку, оглушена и ослеплена наступившей темнотой и абсолютным молчанием.

* * *

— Э-эй! Ау! Надея?

Пусто; гулко; тьма. Как будто никого и не было никогда…

— Саша! Алина! Ин-на!

Безуспешно.

Почему погас свет?

Я запаниковала. Ненавижу тьму — тем более, такую непроглядную. В ушах предупреждающие зарокотала кровь. Стараясь не поддаться тревоге, я ощупью слезла со ступеней крыльца и встала на цыпочки, пытаясь дотянуться до серебряного шара — по моим ощущениям, он должен парить где-то здесь, над головой. Пару секунд спустя я и вправду нащупала что-то твёрдое и пульсирующее. Недолго думая, создала огонёк и впихнула его ладонями внутрь обнаруженного предмета. Солярис тут же осветился — но не тем плавленым серебром, что прежде, а зеленоватым свечением с синими прожилками под потолком.

— Ау-у! — ещё раз позвала я, почему-то шёпотом. В этом бледном свете помещение выглядело слегка зловеще. — Ау!

Тишина. Пустота. И мерцающие, едва различимые огоньки на полу, прямо у меня под ногами.

Я не стала гадать, что это. Я ушла… Просто ушла. Может, попробуй я разобраться, что это были за огни, всё дальнейшее сложилось бы иначе…

Я никому не рассказала об этой внезапной темноте. Вернулась к себе, механически ответила что-то на вопросы Надеи, потом вместе с ней пошла на уроки. Ближе к рассвету, когда занятия закончились, мы вновь заглянули в Солярис. Я входила последней, затаив дыхание.

Никакой тьмы. Только розовые закипи облаков, нежно-сливовые у вершин и густо-вишнёвые у самого основания. Пахло восходом: свежей, умытой, влажной травой, росистым воздухом, мятным ветром… Серебряный шар над входом светился едва-едва, медленно растворяясь в утренней дымке, а на всех предметах лежало хрустящее, золотисто-алое крошево солнечных искр.

— Какао? — спросила Надея.

— М?

— Какао? Или чай?

— О… Какао!

На губах блуждала рассеянная улыбка; клонило в сон, тревоги накрыла мягкая пелена усталости. Я взяла с низенького стола чашку и обвела глазами Солярис: маленькие пышные клумбы неправильной формы, разбитые на всех горизонтальных поверхностях, пёстрые полосатые гамаки, бахрома на полках, уставленных цветочными горшками, снежными шарами и цветными флакончиками… Интересно, что в них?

Наткнувшись взглядом на закопчённый чайник, кое-как пристроенный над крохотным очагом, мне в который раз показалось, что вещи здесь упорно хранят чьё-то присутствие: как будто хозяйка вышла, но так и не вернулась. Чайник вот скрипел и покипывал, но никак не закипал, а девчонки трогать его боялись — Надея утверждала, что он накрыт стазисом. Под тем же стазисом была серебряный шра над порогом — днём она мягко пульсировал, а в сумерках источала манящее жемчужное сияние.

А главное — метла в углу, со сложным узором вдоль рукоятки и десятком ярких лент, привязанных между прутьями. Я уж было подумала — вдруг это та единственная, которая не будет подо мной брыкаться, — но Алина резко предупредила, что эту метлу лучше не трогать — никому, будь то хоть мастер Орей.

— А что с ней такое? — настороженно поинтересовалась я, оглядывая загончик, в котором стояла летунья. Это был квадрат из невысоких жёрдочек, когда-то — тёмных, но теперь побелевших от были. — И чего ж вы тут даже пыль те протираете? Может, приберёмся?