Колдовской мир. Год Единорога

Я подобрался к краю скалы. Горы здесь были выше, чем на земле Гарна. Помнилось, Гафия проходила где-то здесь. Я надеялся, что в этих местах меня не заметят караульные Тагнеса и мне удастся найти дорогу к дому Мудрой. Вспоминая, как во время похода она разбивала палатку в стороне от людей, я уверен был, что и сейчас она живет где-то поодаль.

Пробираясь в темноте, я падал и вставал бессчетное количество раз. Лихорадка наконец взяла надо мной верх, я споткнулся и полетел вниз с такой силой, что показалось, будто я проваливаюсь в черную бездну. И это был уже не сон, а что-то более глубокое и менее приятное для тела и души.

Случилось так, что те, кого я искал, сами нашли меня. Временами я с трудом приходил в себя и видел над головой шатер из шестов, связанных сверху сухой лозой. Чудилось, будто лежу я на сжатой полосе с торчащей из земли соломой. Свешивавшиеся пучки сухих стеблей и листьев казались перевернутым вверх дном садом, убитым осенью.

Голова все еще болела, но жар, сжигавший меня, прошел. При попытке поднять руку я испытывал такую слабость, что меня охватывал страх. Затем силился повернуть голову. В виске начинало яростно пульсировать, но я уже способен был видеть, правда только одним глазом. Я увидел, что лежу на кровати, в хижине, совершенно не похожей на крепкий дом Гарна. В хибарке не было ничего, кроме табуреток да небольшого очага, сложенного из камней с застывшей на них глиной. Камни были использованы также в качестве основания для полок. На этих импровизированных дощатых полках лежали пучки сухой травы и стояло много глиняных горшков и деревянных ящичков.

Помещение наполнял запах разнообразных трав. Одни пахли пряно и приятно, другие же – странно и резко. На огне стоял металлический горшок на трех ножках. В нем что-то булькало, и запах оттуда разносился уже другой. От него голова моя заболела еще сильнее, а желудок дал знать, что давно уже пуст.

Откуда-то послышался шорох. Мне удалось слегка повернуть голову, и в полутемной комнате (свет лишь слегка проникал через две очень узкие щели в стенах и из-под дверей) я увидел Мудрую. Она взглянула на меня и, подойдя, притронулась ко лбу. Голова отозвалась резкой болью. Должно быть, я вздрогнул, хоть и старался не подать вида, что столь легкое прикосновение причиняет мне нестерпимое страдание.

– Лихорадки больше нет. – В тихом голосе мне почудились резкие интонации Гарна. – Это хорошо. Ну а теперь…

Она подошла к очагу, зачерпнула из горшка поварешкой темную жидкость, налила в грубую глиняную чашку, добавила немного воды из ведерка и две-три щепотки сухой травы из большого набора глиняных горшков.

Во время похода она была одета в приличную одежду, которую обычно носят женщины любого клана. Сейчас же на ней была рубашка, не доходящая до колен, и бриджи. На ногах такая же мягкая охотничья обувь, в какой я ходил на дежурство.

Она снова подошла ко мне. Подложив руку под голову, подняла меня с легкостью, которую трудно было ожидать от женщины, и поднесла кружку с горячим содержимым к моим губам.

– Пей! – приказала она, и я послушно, как ребенок, подчинился.

Жидкость была горькой, но я выпил ее, стараясь не подать вида, что она мне не по нраву, так как понимал, что она обладает оздоровительным воздействием. Осушив кружку, я схватил женщину за край рукава и выложил правду, зная, что сделать это необходимо, пока в голове моей не помутилось. Ведь если не признаюсь, это будет еще бо́льшим предательством.

– Меня изгнали из рода…

Собственный голос удивил меня, так как слова, легко сложившиеся в мозгу, я произнес с трудом, с остановками, будто язык и губы вдруг стали страшно тяжелыми.

Она опустила меня на кровать.

– Ты болен, – ответила она, как будто это обстоятельство могло извинить любое преступление, как бы ни было оно тяжело. – Тебе нужен отдых.

Я сделал попытку заговорить, чтобы она поняла меня, но она прижала пальцы к моим губам, отчего мою распухшую и разбитую плоть пронзила резкая боль. Потом она перестала обращать на меня внимание и стала расхаживать по комнате, словно пересчитывала пучки и коробки, то снимая их с полки, то ставя на место. Вероятно, здесь соблюдался определенный порядок.

Наверное, напиток ее обладал снотворным действием, потому что я почувствовал, что глаза мои слипаются, и я провалился в здоровый сон, без сновидений.

Проснувшись, я увидел Гафию, стоявшую возле очага. Горшок по-прежнему кипел на огне. Она помешивала в нем ложкой с длинным черенком, чтобы не стоять слишком близко. Это было важно, потому что жидкость выплескивалась и брызги падали в огонь, который каждый раз вспыхивал в ответ. Должно быть, она услышала, как я пошевелился, потому что посмотрела на меня, вынула ложку и положила на полку. Затем подошла ко мне и принесла еще одну чашку.

В этот раз я сам приподнялся на локте, не желая ее помощи, и увидел, что в чашке была чистая вода. Я выпил ее до капли. Никогда еще вода не казалась мне такой вкусной. Потом я постарался объяснить ей то, чего госпожа ее, по всей видимости, не поняла: