Колдовской мир. Год Единорога

Они пришли с моря, и окаменело лицо отца, когда услышал он о набегах на прибрежные владения и города. Похоже, пришельцев этих он знал хорошо, и были они врагами. Отбросил он свою отстраненность и однажды вечером с твердой решимостью мужа объявил нам и Ауфрике свою неизменную волю.

Он решил отправиться к лорду Вестдейлу и предложить свой меч, и не только меч – ведь, исстари зная врагов, мог подсказать он кое-что полководцам, что поможет усилить сопротивление. Не сводили мы глаз с лица его и понимали, что ни слова, ни дела наши не отвратят отца от выбранного пути.

Встал тогда Элин и сказал, что, коли должен идти отец, он последует за ним как оруженосец. И решимость его была тверда, и суровы были их лица, и словно в зеркале отражали они друг друга.

Но сильней была отцовская воля: сказал он, что до поры место его сына здесь, хранить он должен меня и Ауфрику. Но поклялся тогда, что вскоре пошлет за Элином, и согласился тот с решением отца.

Не сразу уехал отец, на несколько дней и ночей засел он в кузнице. Но сперва, взяв черного пони, отправился в горы. А вернулся с вьюками тяжелых слитков металла, переплавленных из старинных изделий.

Из металла этого с помощью Калеба сковал он два меча и две тонкие гибкие кольчуги. Одну отдал Элину, другую – мне. Положив их перед нами, он сказал, и было понятно, что слова эти следует запомнить и не забывать в грядущие дни:

– Нет у меня ее дара предвидения. – Редко упоминал он мать, и никогда по имени, словно была она великой госпожой, перед которой склонялся он с почтением и благоговением. – Но приснилось мне, что ждет вас обоих испытание, одолеть которое можно, лишь перепоясавшись не одной волей и стойкостью, присущей тебе, дочь моя. Хотя не как с девушкой обращался я с тобой…

Не найдя более слов, погладил он кольчугу, словно платье из шелка, резко повернулся и вышел, прежде чем успела я что-нибудь сказать в ответ. А на рассвете отправился он горной тропою в Вестдейл. И мы никогда больше не видели его.

Прошел год Огненного Тролля, а мы все еще спокойно жили в нашем зажатом скалами Уорке. Но не пришлось Омунду отправиться, как обычно в конце года, в Джурби: из-за гор пришли истерзанные люди и сказали, что пал Джурби перед врагом в ночь, полную кровавого бесчинства и разбоя. А крепость Вестдейл осаждена врагами.

Жители деревни собрались на совет. Хоть и прожили они всю жизнь у моря, выходило теперь, что погибель сулит оно им, а бегство в горы обещает жизнь. Молодежь и бессемейные предлагали остаться на месте, но остальные считали, что лучше бросить деревню и вернуться назад только тогда, когда уйдут восвояси пришельцы.

Услышав рассказы беженцев о кровавом погроме, сразу заторопились жители Уорка и решили бежать немедля.

Пока шли споры, брат мой слушал все речи молча. Но видела я, что все для себя решил он. И когда мы вернулись домой, то сказала ему:

– Настало время, когда меч не должен оставаться более в ножнах. Если ты решил – уходи, и мы благословим тебя в дорогу. Здесь ты больше не нужен, ведь в горах мы будем в безопасности; никто не знает их секретов лучше нас с Ауфрикой.

Помолчал он, не отводя от меня глаз, и молвил:

– Зову крови моей не могу противиться, и так уже целый год заточен я в деревне, связанный данным отцу обещанием.

Подошла я к сундуку Ауфрики, а она сидела у очага, смотрела на меня и молчала. Достала я оттуда драконью чашу. Поставила на стол между нами, дала скользнуть платку вниз и обеими руками смело обхватила холодный металл. Так сидела я несколько мгновений.

Со своего места поднялась Ауфрика, порылась в припасах и достала бутыль травяного настоя, которую никогда не откупоривала прежде. Зубами вынула пробку и крепко держала бутыль обеими руками, словно и каплю боялась пролить на землю. Плеснула из нее Мудрая в чашу густую золотистую жидкость, пряный запах наполнил комнату, и было в нем изобилие щедрого урожая и дремотная сытость ранней осени.

Наполовину наполнила она чашу, которую я держала, а потом отступила, и мы с Элином остались стоять лицом к лицу. Опустила я сосуд на стол, взяла брата за руки, положила их на гладкое серебро.

– Пей, – сказала я, – пей половину. На прощание мы должны осушить эту чашу.

Ни о чем не спрашивая, поднял он чашу двумя руками и не опускал, пока глоток за глотком не выпил половину. В свой черед взяла я чашу и допила все, что осталось.

– В разлуке, – сказала я ему, – по чаше этой прочту я твою судьбу. Если все будет хорошо, серебро останется чистым. Но если оно помутнеет…

Он не дал мне закончить:

– Сейчас война, сестра. И мужчина не может вечно ходить безопасными тропами.

– Все это так. Но и зло иногда можно ослабить или обратить в добро.

Элин нетерпеливо отмахнулся. Никогда не интересовали его мудрость и знания, словно бы и не ценил он их вовсе. Но и мы никогда не говорили об этом. Так поступили и теперь.

С облегчением убрала я чашу и вместе с Ауфрикой занялась сборами. Дали мы Элину в путь питья и еды, одеяло, чтобы спать в тепле, да мешочек с целебными травами. И ушел он, как ушел отец.