Колдовской мир. Год Единорога

У обоих в ножнах были мечи. Был еще лук – у того, что в шлеме, но дорожных вьюков на лошадях не было, и кони устало волочили ноги, едва не хромали.

Я слегка отодвинулась назад, в тень, поднялась на ноги, положила стрелу на тетиву:

– Стой!

Словно ниоткуда прозвучал для них мой приказ. Воин в шлеме поднял голову, лица его разглядеть я не могла, мешало забрало, но рука быстро и уверенно легла на рукоять меча. Потом он, должно быть, подумал, что сопротивляться бесполезно, и оставил меч в ножнах.

– Встань-ка сам, невидимка, передо мной, сталью к стали. – Низкий голос его хрипел, но по всему было видно, что он готов к отпору.

– Не стоит труда, – отвечала я. – То, что держу я в руках, поразит тебя насмерть, храбрец. Слезай с коня и клади оружие!

Он рассмеялся:

– Что ж, стреляй, «голос из скал». Ни перед кем не складывал я оружие. Хочешь – спустись и возьми его сам.

С этими словами он вытащил меч и держал его наготове. Тяжело раненный спутник его шевельнулся и застонал, воин движением руки послал коня вперед, телом своим прикрывая товарища от моей стрелы.

– Зачем вы пришли сюда?

Меня беспокоило, что он все время оглядывался… Что, если вот-вот на тропе появятся новые всадники? С этой парой мы еще как-нибудь справимся, но если их станет больше…

– Нам некуда идти. – В его голосе слышалась огромная усталость. – За нами гонятся, сам видишь, не слепой. Три дня назад Хавердейл стоял в арьергарде у брода Ингра. В живых остались только мы. Мы обещали выиграть время, и мы выиграли, но какой же… – Его передернуло. – Судя по говору, ты из Долин, ты не из Гончих. Я Джервон, бывший маршал конницы, а это Пелл – младший брат моего господина.

Говорил он дерзко, держался вызывающе, но усталость отягощала его плечи. И я поняла – словно раскидывала для этого руны, – что эти двое не опасны для нас, беда может прийти лишь следом за ними.

И я вышла из укрытия. На мне была кольчуга, и он принял меня за мужчину, а я не стала разубеждать его. Так привела я их в нашу долину под опеку Ауфрики.

Семьи, бывшие с Омундом, сразу же подняли шум, заявив, что мне не следовало этого делать, что по пятам за такими незнакомцами идет беда. Но я спросила у них, как надо было поступить: убить обоих на месте, что ли? Тут они устыдились, ведь это лишь тяжесть нашей жизни породила в них жестокость, но не забыли они еще те дни, когда двери домов были открыты для любого, а хлеб и питье всегда были на столе перед каждым гостем.

Рана Пелла оказалась очень тяжелой, и не сумела Ауфрика отогнать от него тень смерти, хотя отчаянно, изо всех сил сражалась она за жизнь воина. А у крепкого на вид и почти невредимого Джервона вдруг воспалилась рана от грязной тряпки, ее прикрывавшей. Несколько дней пролежал он в бреду. А пока его словно и не было меж нами, незаметно скользнул Пелл в те пределы, где бессильна помощь людская, и похоронили мы его на маленьком поле памяти, где лежало уже четверо наших.

Я стояла у постели Джервона и думала, очнется ли он от горячки, и если нет – печальной будет эта потеря, когда он открыл глаза и посмотрел на меня. Потом вдруг слегка нахмурился и сказал:

– Я помню тебя…

Странно звучало такое приветствие, но нередко спутаны мысли людей после смертельной болезни.

Я взяла в руку чашку травяного настоя, а другой помогла ему приподняться, чтобы мог он попить.

– Конечно, – сказала я, пока он пил, – ведь это я привела тебя сюда.

Он промолчал, по-прежнему хмуро взирая на меня. А потом спросил:

– Как господин мой Пелл?

Я ответила деревенской поговоркой:

– Ушел вперед.

Он закрыл глаза и стиснул зубы. Кем приходился ему Пелл, я не знала. Даже если просто сдружились они на войне, я поняла: дорог он был Джервону.

Но тогда я не знала, что сказать. Ведь скорбь некоторых нема, и с ней сражаются в одиночку. Я подумала, что Джервон, быть может, из таких, и оставила его одного.

Но пока он лежал в постели, я все же успела присмотреться к нему. И без того худой, а теперь и вовсе отощавший от лихорадки и пережитых трудностей, он не потерял привлекательности; высокий, сухопарый мечник, прирожденный боец-фехтовальщик, как и отец мой.

Волосы его, как у всех жителей Долин, слегка золотились и были светлее тонкого лица и выдубленных непогодой рук. Я подумала, что он мог бы понравиться мне, но поверить, что такое возможно, не могла, ведь для этого нужно познакомиться поближе… а он… выздоровеет и уедет, как отец и Элин.

3 Потускневшее серебро

Джервон поправлялся медленнее, чем надеялись мы с Ауфрикой: лихорадка съела его силы, особое беспокойство доставляла раненая рука. И хотя он с мрачным упорством пытался упражнениями возвратить ей подвижность, все-таки пальцы не слушались его и ничего не могли удержать. Терпеливо, несколько напоказ перекидывал он из ладони в ладонь мелкие камешки, пытаясь ухватить их со всею силой.

Однако он помогал нам – работал на небольших полях в долине или сторожил на скалах, и в этом не было ему равных.