Торопливо возвращаясь по тропинке к родному острову, Турсла почувствовала, что ей тесно в болотах. На ходу она нарвала листьев, служивших для окраски тканей, и порадовалась своей удаче: ей попались несколько корфилов – редкого растения, дававшего алый цвет, – такие ткани чаще всего отдавали в святилище Вольта и высоко ценили.
Пробираясь по западной дороге, она подобрала подол, сложив в него свою богатую добычу. Но дойти до дома Келва не успела – ее перехватили на подходе.
– Итак, сестра-бабочка, ты вернулась к нам. Что же твои крылышки так скоро устали, ночная гуляка?
Турсла замерла. Меньше всего ей хотелось сейчас столкнуться с Аффриком. Он, опираясь на копье, с насмешкой разглядывал ее. Его пояс был украшен бахромой из зубов вак-ящеров – свидетельство отваги и искусства, ведь не каждый решался охотиться на этих огромных ящериц.
– Доброго тебе дня, Аффрик. – Она не вложила тепла в свое приветствие. Он ведь первый нарушил обычай, что само по себе внушало большую тревогу.
– День-то добрый, – передразнил он. – А какова была ночь, сестра-бабочка? Другие танцевали под луной.
Она едва не вздрогнула от изумления. Чтобы мужчина, имеющий голос в Собрании торов, говорил о призыве, да еще с такой, как она, еще не избравшей мужчину перед лицом Вольта!
Он рассмеялся:
– Не мечи в меня копья из глаз, сестра-бабочка. Лишь с дочерьми Вольта – с истинными дочерьми – язык мужчины связан обычаем. – Он подступил к ней на шаг. – Нет, ты этой ночью не искала луны, так чего же ты искала, сестра-бабочка?
Его губы кривила нехорошая усмешка.
Она не стала отвечать. Ответ на такое только унизил бы ее в глазах клана. А их слушали, хотя и издалека. В словах и повадке Аффрика было прямое оскорбление.
Турсла отвернулась и пошла дальше. Она была уверена, что он не посмеет ее удерживать. Он и не стал. Но одно то, что он прилюдно обратился к ней таким образом, внушало страх. К тому же никто из слышавших не остановил обидчика. Оскорбление казалось умышленным, словно было подстроено нарочно. Она крепче сжала подол с листьями. Зачем?.. Никто не заслонил ей двери, и она вошла в дом Келва с высоко поднятой головой, с прямой спиной шагнула из света дня в полумрак.
– Вернулась, стало быть, наконец-то. – Паура, хранительница кладовых и глаза Мафры, встретила ее кислым взглядом. – Что такое тебе пришло в голову собирать ночью? Ночью, когда долг ждал тебя в другом месте!
Турсла вытряхнула листья на циновку.
– Ты вправду думаешь, Паура, что мой танец был бы достоин Сияющей? – бесстрастно спросила она.
– О чем ты говоришь? Ты женщина, ты стала взрослой. Твой долг – вынашивать детей… если сумеешь.
– Если сумею – ты сама это сказала, малая мать. Но разве мне всю жизнь не твердили иное? Что я не настоящее дитя торов и, будучи отчасти чужой, не должна давать жизнь младенцу?
– Нас стало так мало… – начала Паура.
– Что клан готов принять даже нечистых? Но это против обычая, Паура. А если уж нарушать обычай, это делается открыто, перед святилищем Вольта, с одобрения всего народа.
– Если нас станет слишком мало, – возразила Паура, – некому будет возвысить голос за Вольта. Нужно что-то менять, хотя бы и обычай. Предстоит Собрание. Великое Собрание. Это уже решено.
Известие потрясло Турслу. Великое Собрание, о котором говорила Паура, созывалось в последний раз много лет назад, когда торы на время допустили чужеземцев в свою твердыню. Это тогда здесь побывал пленником военачальник из запредельных стран – вместе с той, кто, как шептались, стала избранницей Кориса. От этого не случилось большой беды, кроме того, что, по слухам, как они тогда закрыли болота, так теперь закрылся от них внешний мир. И все же люди спорили, верно ли они тогда поступили.
Детей и вправду с каждым годом рождалось все меньше. Турсла слышала, что Мафра и еще кто-то из Матерей кланов ломали голову над причинами. Возможно, их род и в самом деле одряхлел, слишком долго выбирая супругов среди своих, кровь их стала жидкой и устала творить новую жизнь. Так что ее и в самом деле могли насильно подчинить этой цели. Ведь только силой можно было принудить Турслу сделать выбор – ни один из мужчин-торов не смотрел на нее благосклонно. И сейчас, незаметно для себя прикрывая ладонью грудь, она меньше прежнего ощущала себя дочерью Вольта.
– Твое тело, бабочка, – продолжала Паура, устремив на нее взгляд, в котором Турсле почудилось коварство и что-то похожее на ненависть, – рождено Тором и вполне может послужить целям Вольта. Подумай об этом.
Турсла поспешно повернулась к алькову, принадлежавшему Мафре. Мать клана редко теперь покидала свою личную нишу. Ее искусные руки возмещали отсутствие зрения, так что она и без глаз умела послужить народу, изготавливая маленькие горшочки под обжиг или прядя нити более гладкие, чем мог сплести любой из членов ее Дома.
Сейчас руки старой женщины лежали на коленях в непривычной неподвижности. Голову она держала высоко, и только чуть склоняла к плечу, прислушиваясь к разговору. Девушка остановилась перед ней, не решаясь нарушить глубокой задумчивости Матери, и тогда Мафра заговорила сама: