Хигбольд понял, что рука его свободна, и протянул ее. Пальцы сжали кольцо. Торопливо, пока не вернулось колдовство, Хигбольд надел его на палец.
Он больше не взглянул на Калеба – выбежал из хижины, словно там и не было никого. Собаки, лежа на брюхе в грязи, вылизывали сбитые лапы. Ловчий сел на пятки, уставившись на вернувшегося господина. Обе лошади стояли, понурив головы, роняя пену с удил.
Хигбольд не подошел к коню и не заговорил с заждавшимся его ловчим. Нет, он обратился лицом на запад или чуть южнее. И, словно увидел перед собой желанную цель, зашагал прямо в трясину. Ловчий не пытался его остановить. Он, разинув рот, смотрел вслед, пока туман не поглотил человека.
Из хижины вышел Калеб с котом на плече, встал как ни в чем не бывало. Он первым и нарушил молчание:
– Воротись к своей госпоже, мой друг, и скажи ей, что Хигбольд ушел искать свое королевство. Он не вернется.
Потом и он тоже канул в болотный туман, и больше его никто не видел.
Ловчий, вернувшись в Клавенпорт, рассказал госпоже Исбель все, что видел и слышал. Тогда она собралась с силами (словно избавившись от лежавшей на ней тени или действия яда) и вышла из своих покоев. Она приказала раздать богатства Хигбольда людям.
В самые жаркие дни лета она до рассвета выехала из крепости, взяв с собой только одну служанку (ту, что привела из отцовского дома, издавна преданную госпоже). Часовые со стены видели, как они ехали большой дорогой. Куда они уехали, никто не знает, и больше их не видали.
Искала ли она мужа или другого – как знать? Трясины Сорна не открывают своих тайн людям нашей крови.
Меч неверия[7]
1
Бич ярости
Я до боли в глазах вглядывалась в неровную дорогу. От глаз тупая боль расходилась в кости глазниц. Крепкий, выросший в горах жеребчик, спасенный в стычке с волками-грабителями, спотыкался. Головокружение ударило меня как острием меча, и я ухватилась за луку седла.
Я ощущала на губах вкус смерти – смерти и запекшейся крови и еще соль собственного пота, пропитавшего корку здешней серой пыли на немытой коже. Я снова покачнулась. Но на этот раз мой низкорослый конек запнулся сильнее. Он был силен и испытан войной, но и его выносливости подходил конец.
Передо мной длинным клином серых камней тянулись пустоши, где пробивались только редкие корявые кустики, словно изуродованные закравшимся злом. А зло водилось в этих землях, о чем предостерегали все мои чувства. Я перевела своего Фаллона на медленный шаг.
Ветер, рвавший плащ с моих плеч, нес дыхание Ледяного Дракона. Поднятый им мелкий серый песок обжигал мне лицо под налобником. Надо было искать укрытия, и поскорее, пока ярость бури не накрыла меня барханом, подарив могилу на день, на недели или на века – как распорядятся капризы песка и ветра.
Слева выросла угловатая глыба – выступ скалы. Я направила туда повесившего голову Фаллона. С подветренной стороны этого высокого клыка я сползла с седла и устояла на ногах, только засунув подошвы сапог между камнями. Головная боль ударила вниз, в плечи и спину.
Я распустила завязки плаща и присела рядом с конем, накрыв тканью и свою, и его голову. Слабое укрытие от жалящего песка, но лучшего не нашлось. Впрочем, меня донимал иной страх. Буря занесет след, по которому я шла последние два дня. Тогда мне останется полагаться только на себя, а я не слишком себе доверяла.
Обладай я полной выучкой моей ровни по Дару и крови, я достигла бы цели куда меньшими усилиями. Но, хоть моя мать и принадлежала к колдуньям Эсткарпа и меня учили искусству Мудрых (и мне даже доводилось использовать его в сражениях), но сейчас страх мучил меня подобно боли – сильнее боли тела и душевного изнеможения.
Я сидела рядом с Фаллоном, глотая ужас, как подступающую к горлу желчь, – и как же мне хотелось его выблевать. Но страх пустил во мне слишком прочные корни, и не так легко было от него избавиться. Я отчаянно цеплялась за свой небольшой Дар, силясь хотя бы унять частое биение сердца и смирить туманившую голову панику. Надо было думать о том, кого я искала, – и о пленивших его, уж не знаю зачем. Ведь обычай волчьих голов – убивать – да, и прежде позабавиться пыткой, если есть время, но эти забавы всегда кончались смертью. А эти увлекли не сулившего выкупа пленника в здешние суровые запретные земли. Зачем, я не знала и не догадывалась.
Я наложила на свои мысли узду спокойствия. Это было необходимо для применения доступного мне с рождения Дара. И только потом я вызвала в сознании мысленный образ того, кого искала, – Джервона, воина, – а для меня много, много больше того[8]
.Да, я увидела его, как видела в последний раз у нашего маленького костра, протянувшим руки к жару огня. Если бы только я не… Нет, раскаяние лишь отнимает силы. Думать надо не о том, что сделала или не сделала, а о том, что предстоит.
Когда я вернулась, на припорошенной снегом земле увидела кровь, а от костра остались затоптанные остывшие угли. И два страшно порубленных трупа разбойников – но Джервона… не было. Значит, они зачем-то увели его с собой.