Колдовской пояс Всеслава

Рыжий муж лет двадцати пяти — тридцати был облачен в очень тесную свиту, ткань так натянулась на широких боках, что казалось еще чуть-чуть и разойдется по швам. Вой, подтягивая пояс и нахлобучивая на редкие свалявшиеся огненные пряди клобук, изрек в воздух:

— Чего ж в монастырь, коли у нас вон парни холостые ходят, сейчас быстрехонько женишка сыщем. Верно? Горыня, ты как, под венец опять не хочешь? — подмигнул он дружку.

— Погожу, а то уже все зубы грозились пересчитать. А без зубов кто ж жевать станет? — хихикнул Твердятич.

— Так жена нешто не пожует? — резвился рыжий.

Горыня склонился к уху здоровяка и что-то зашептал, оба захохотали.

Юрий, побагровев от злости, одним прыжком подскочил к шутникам, в воздухе сверкнул кулак, и еще взмах. Через мгновение Горыня потирал ушибленную челюсть, рыжий — лоб.

— Да что я такого сказал? Я ж со всем почтением, — опять подмигнул Дуняше здоровяк, утихомирить его не мог даже тяжелый кулак. — Я — Ждан, — представился он Евдокии. — А об женишке подумай, негоже такой ладной бабе в монастыре вековать, — сказал он уже спокойно и без насмешки.

— Уж решила я все, других невест пусть ищут, — холодно ответила Евдокия.

— Ну, дорогой еще передумаешь, — напирал рыжий, — время-то будет приглядеться…

— Завтра выезжаем. Соберите, что нужно, — перебил его Юрий, — Прокопий, проводи Евдокию к хозяйке в горницу, пусть передохнет перед дорогой.

«Не так уж все и худо прошло, — выдохнула Дуняша. — Бить-то воев зачем? Здоров кулаками махать».

— Затем, что пример от них дурной. Не накажу, так всю дружину на шутки непристойные подбивать станут. А мне того не надобно, — бросил ей в след Юрий, и это Дуню уже не удивило.

— Это верно, — поддакнул дядька Прокопий.

Хозяйкой оказалась шустрая сухонькая старушечка. Узнав, что Евдокия вдовица да идет в послушницы, и с ходу оценив ее скромность и застенчивость, бабка сразу прониклась симпатией к юной гостье, засуетилась: нагрела воды помыться, вынула из печи и поставила на стол рассыпчатую кашу, сама застелила широкую лежанку. Такой заботы Дуняша не чувствовала со смерти Лукерьи, стало как-то спокойней, теплее. Бабка с искренним любопытством пожилого человека расспрашивала о житье-бытье в Корче, о покойных родственниках, муже. Дуня многое утаила, соврав, что муж был хоть и старым, но добрым, заботливым, оставил ей средства на пропитание, и теперь она скорбит и желает уйти из мира. Вначале сказывать небылицы наивной старушечке было совестно, Евдокия с трудом подбирала слова, но потом расслабилась, и лож плавной волной потекла по горнице. А зачем сказывать правду, переживать все еще раз, да и помалкивать об многом следует? «Юрия осуждала, а сама вру да не морщусь».

— А как же ты к гостям ростовским прибилась? Ты ведь с этим…, — бабка замялась, подбирая слова, — с подгорелым пришла. Он не поганый?

— Нет, — при упоминании о чернявом щеки вспыхнули сами собой, — это… братец мой дво… троюродный, у него бабка — половчанка. Он мне место в ростовской обители приглядел, устроиться обещал помочь.

— А-а-а, — протянула старушка, — ну Бог вам в помощь. Ой, у тебя глаза уж слипаются, а я все с расспросами. Иди ложись.

Первый раз за столько дней Дуня оказалась под уютным одеялом. Едва положив голову на подушку, она погрузилась в глубокий сон, и снились ей: жаркие луговые травы, высокое голубое небо, карие очи и ее «подгорелая» любовь.

Сквозь утреннюю дрему Дуня услышала приглушенный шепот.

— Это для гостьи орешки в меду, передай, пусть побалуется, — мужской голос, но не Юрия.

— От кого сказать подарочек? — сладко пропела бабка.

Повисла тишина, мужчина раздумывал.

— Ну, от меня, скажешь, что ж тут такого, — Дуня узнала, наконец, голос Горыни.

— Понравилась? Молодуха добрая, у меня на то глаз наметанный, бери, не раздумывая, — кинулась советовать старушка.

— Я бы взял, да не пойдет? — хмыкнул Горыня.

— Да чего ж не пойти за такого-то орла, нешто лучше сыщет?

— Ладно, пойду я, уж кличут, — скрипнула дверь, стало тихо.

«Только этого ухажера мне не хватало, — разозлилась Евдокия. — Никто мне не нужен, пусть пропадом все пропадут!» Она раздраженно встала, повязывая повой.

— Проснулась, голубушка, — проворковала бабка, — а тебе вот Горыня Твердятич гостинец спозаранку принес. Не упусти, такой-то жених, любая девка бы от счастья прыгала.

— Вот к девкам пусть и идет, — Дуня равнодушно отодвинула дареную крыночку.

— Зря, — замахала бабка головой, — такой бойкий, гривны сами к рукам липнут, всегда сыта будешь. Наши тут обозлились на него, что всю торговлю им портит, решили проучить. Подкараулили его одного без охраны, впятером напали, так он им так-то всыпал всем пятерым, что еле ноги унесли. Вот те и гость ростовский. Да за ним, что за дубом могучим.

«А мой то хвастун и с одним охотником справиться не мог», — вздохнула про себя Евдокия и тут же поругала себя за «моего». Никакой он не ее, боярыни ростовской он. А у самой Дуняши никого нет, да и не нужно.

— Я в монастырь хочу, — тихо сказала она.

— Так-то по мужу убиваешься? Отболит, — сочувственно покачала головой старушка, — не спеши, голубка.