Колдовской пояс Всеслава

В верхний город на левую сторону, где обитал сам князь, бояре и нарочитые мужи[49] Юрий Дуняшу не повел, сразу завернув к правобережному Взгорью. Здесь на посадской стороне раскинулся Восточный торг. Где-то среди бойких купцов затесался и ростовский вой Горыня, изображая миролюбивого гостя. Чернявый стал выискивать дружка в пестрой толпе.

А торг кипел. Конец лета — начало осени — самая бойкая торговля. С кособоких волокуш стаскивали мешки с зерном, из огромных корзин выглядывала золотистая репа, в кадушках алела брусника, от бочек с мочеными яблоками шел дразнящий аромат. Гости зазывали на все лады. Оружейники, сразу распознав в Юрко воина, стали хватать его за рукав, предлагая начищенную до блеска броню. Шустрая курносая девка трясла перед Дуняшей лисьей шкуркой, показывая, как играет на солнце мех. От всей этой суеты у Евдокии закружилась голова.

— Кошель береги, — предупредил Юрий, оттесняя от нее настырную торговку.

Дуня схватилась за калиту, на месте. Фу-х, отлегло.

Взгляд Евдокии остановился на разложенном поверх деревянного настила пестром добре: пояса, рушники, повои, поневы — все, что так радует женское сердце. И это была ее собственная работа! Да ее, свою вышивку мастерица узнала бы из тысячи. Здесь, в Витебске, но откуда? Дуня ласково коснулась нагретых солнышком ниток.

— Повой моей бабе надобен, — пробасил над ухом Юрий.

— Выбирайте, — засуетился розовощекий гость, широким жестом обводя товар, — из Полоцка привезенные, самой княгини рукодельницы вышивали. Княгиня носит, и твоя баба станет носить.

— Да врешь ты все! — возмутилась Дуняша. — Корческий узор, как у меня на поневе, — она потянула вперед край подола, — вот.

Румяный ухарь раздраженно пригладил волосы:

— Вот в Корче ихней для княгини полоцкой и ткут. Берете али нет?

— Но…, — начала было Дуняша.

— Берем, — отодвинул ее Юрий, — вон тот, самый красивый, — указал он на очелье[50], украшенное сплетением цветов и трав, смутно напоминавшим орнамент ведовского пояса.

— Это моя работа, — зашептала ему Евдокия, — а берут в три дорога, как за светлой княгини мастериц. Лучше ниток купить и тряпицу, я потом сама справлю.

— Этот берем, — упрямо повторил чернявый, не слушая Дуню, — я тебя к дружине в рушнике поведу?

— Я сама заплачу.

— Позорить меня на весь торг станешь, на — надевай, — и Юрий насильно всунул Дуняше цветастый повой.

— Хороша, — угодливо заулыбался румяный.

— Вот стыдоба, свою работу так-то дорого на голову напялила, — ворчала себе под нос Евдокия.

Она лишь вскользь глянула на лавку златаря[51], стараясь побыстрее пройти мимо, пока не пристали цепкие торговцы, но Юрий, ухватив ее за руку, потянул к богатому лобазу:

— Выбирай.

— Мне не надобно, — отвернулась Дуняша.

— Лазоревые давай, — указал чернявый златарю на нитку голубеньких бус. Ровненькие и гладенькие, один к одному камешки раньше, наверное, заворожили бы Дуню, но теперь гостинцев от Юрко она не хотела. В щедром подарке ей виделся откуп за бесчестье, словно он спешил отдариться за жаркие витебские травы.

— Мне не надобно, — упрямо повторила Евдокия.

— Какая у тебя ладная молодуха, — улыбнулся худощавый златарь, — иных-то баб не оторвать, последние порты с мужа готовы снять.

Он длинными гибкими пальцами смахнул уличную пыль с лазоревых бус и протянул чернявому. Юрий, не торгуясь, кинул на лобаз серебро, подхватывая голубую нитку.

— Бери, — властно протянул он Дуняше.

— Не стану я брать, — надулась она, — боярышне своей дари.

— Не станешь? — прищурился чернявый.

— Нет.

— Ну, так я их выкину, — он свернул бусы в комочек.

— Твои, что хочешь — то и делай, — равнодушно пожала плечами Евдокия.

Юрий размахнулся и швырнул куда-то к забору. Рядом ахнули, юркие мальчишки побежали искать нежданную добычу.

— Ты что сделал? — Дуняша округлила глаза.

— Жалко? — хмыкнул чернявый.

— Да разве ж можно так-то? — вздохнула Евдокия, глядя, как чумазые отроки суетливо ползают в высокой подзаборной траве.

Юрко раскрыл Дуняшину ладонь и положил в нее свернутые бусы:

— Коли жалко, носи, заноза моя.

— Так ты что ж, не кинул? — Дуня с удивлением разглядывала голубые камешки.

— Да можно ли такую-то красоту бросать? — подмигнул чернявый. — Пойдем, а то весь торг над нами потешается.

— Детишек вам здоровеньких да не браниться более, — полетело им вслед от довольного златаря.

Сердито сдвинув брови, Дуня все же надела бусы. «Ну отчего всегда, как он хочет, выходит?» — вздохнула она, любуясь голубыми переливами.

— Вон в том краю медовые ряды, нам туда, — указал Юрий.

— Так вы медом торгуете? Нешто у нас своего меда нет, чтобы ростовский брать?

— Мед-то есть, да гостей таких не сыщешь. Уж слышу Горыньку, этот и мертвую кобылу продаст, — Юрко ускорил шаг.

Торговцы-медовуши зазывали на все лады, но перекричать басистого высокого парня ни у кого не получалось. Такой же крепкий и широкоплечий, как Юрко, белокурый и голубоглазый, с мягкими почти девичьими чертами лица в обрамлении коротенькой светлой бородки, гость задорно махал руками, нахваливая свой товар: