Колдовство на Руси. Политическая история от Крещения до «Антихриста»

А в конце того же 1533 г. челобитную на имя царя подал некий Иван Яганов, долгие годы служивший соглядатаем на государевом содержании. Он докладывал, что «намедни» явился к нему на подворье некий Ивашко Черной, который тоже имел отношение к сыскной службе, возглавляемой дворецким боярином И. Ю. Шигоной Поджогиным, и попросил передать следующее: «Только даст мне правду Шигона, что меня государыни великая княгини пожалует, и яз государыни скажу великое дело, да и тех мужиков, которые над великим князем на Волоце кудесы били: Грызла и Пронка Курица, мощинец в руки дал, а похвалялися те мужики на государя пакость наводити, а ныне те мужики на Москве, да и тех всех выскажу, хто тех мужиков у собя держит лиха для»[160].

Желая вернуть себе покровительство, Ивашка предлагает выдать Грызлу и Пронку Курицу, которые осенью 1533 г. наводили порчу до смерти на царя Василия. Ради этого, можно понять, был использован некий «мощинец» – ладанка или магический предмет. Более того, те же волхвы теперь прибыли в Москву и могут представлять угрозу нынешним правителям. Все это, как свидетельствует помета на документе, было «читано» великой княгине Елене. Но дальнейшая судьба доносчиков не известна. Издатель документа М. М. Кром полагает, что ход делу дан не был, хотя это вполне показательный пример «козней против юного государя», форменного «политического колдовства»[161].

* * *

Ивану IV пришлось выдержать немало бесовских покушений – вплоть до своей кончины первый русский царь страдал от их обилия. О порчах, насланных на отца в 1533 г., он мог не знать, про Дмитрия-внука не задумываться, а вот события вокруг пожара 1547 г. его точно задели.

Это был год начала его царствования и семейной жизни: 16 января 1547 г. он был венчан на государство, а 3 февраля женился. 17 февраля с молодой супругой пешком отправился на богомолье к Троице и вернулся только 5 марта во вторую субботу Поста. И вдруг на Страстной неделе в «великий вторник» 12 апреля в Москве разразился страшный пожар, уничтоживший почти весь Китай-город. В одной из башен у реки рванул порох, разметав ее по окрестностям. К Пасхе стихло. Но на следующей неделе в среду, 20 апреля, заполыхало за Яузой. Стали говорить о поджогах. Власти приступили к расследованию, еще когда не везде потушили. Некоторых «зажигальщиков» нашли и казнили. Одним отрубили головы, других посадили на кол, а некоторых бросили прямо в тот же огонь, что они разожгли[162].

Но апрельские ненастья оказались только прелюдией «великого пожара», который охватил Москву 21 июня 1547 г. Современники сравнивали его с апокалиптическим наваждением. Горело и сгорело все. Мощь была такая, что «железо, яко олово разливашеся». Занялась церковь Воздвиженского монастыря на Арбате «от свечи». А потом рванула внезапная буря. Ветер мгновенно растащил пламя во все концы столицы, перекинув в Кремль, где заполыхали главные храмы, Чудов монастырь, Оружейная и другие палаты, государев дворец с примыкающими постройками – всё. Была уничтожена царская казна, храмы лишились убранства и росписи, включая «деисус Андреева письма Рублева, златом обложен» в Благовещенском соборе. Огонь распространялся так быстро, что некоторые не успевали укрыться. Митрополита Макария пламя блокировало в Успенском соборе. Двое из сопровождавших его погибли. Сам архиерей, укрыв на груди икону Богородицы, на веревках спустился через стену к Москве-реке. При этом веревка обгорела, и часть высоты он пролетел, а упав, покалечился[163]. Сатана бесновался по московским улицам гневом на обретение православием нового царствия.

«Великие древеса и забрала крепкия и храмы многия от самыя земли изо основания яростно восторгахуся и на высоту, яко плевы развеваемы и всюду разметаеми», – сообщается в Степенной книге[164]. Мгновенно вспыхнув, пламя столь же внезапно спало, уничтожив столицу за считанные часы. Сметено было все. По летописным сведениям, сгорело 25 тысяч дворов и 250 церквей. Погибли тысячи горожан: «1700 мужеска полу и женска» по одним данным, 2700 – по другим, 3700 – по третьим[165].

И навел «на нас Бог грехи ради наших». Современники сверились с летописями и заключили: «Таков пожар не бывал на Москве, как и Москва стала именоватися, великими князьями славна и честна быть по государьству их». Город лежал в руинах, по пепелищу бродили тысячи обездоленных. Молодой царь оказался в загородной резиденции, а потому ужасов бедствия не видел; лишь на второй день после отправился в Новинский монастырь навестить едва спасшегося митрополита. Иван въехал в обгоревшую и заваленную трупами столицу. Поздний летописец XVII в. записал, как государя обуял ужас, и он расплакался: «И видеше граду погоревшу от огня и святыя церькви и людей погорело много, лежаще трупья мертвых. И о сем сжалися князь великия, кои расплакатися ему вельми слезно» [166].