Колдуны и министры

Стоял ясный весенний день: солнце катилось в небесах, как желтая тыква, просыпающиеся деревья стояли как бы в зеленой дымке, и за канавкой начиналось небольшое поле, сплошь в белых цветущих крокусах. Сбоку стояла большая разрушенная теплица: стекла из нее выбили еще во время бунта, а потом стекло подорожало, а господин Шамия обеднел. Теперь редкие растения с далекого юга торчали в кадках, как засохшие веники, выжило лишь несколько пальм и агав, да у какой-то лианы с толстыми воздушными корнями набухли почки.

Шаваша привязали к стойке теплицы. Вокруг сели двадцать человек, имевших должность ближайших друзей Киссура. Остальных Киссур прогнал.

Киссур надел на руку плетку со свинцовыми коготками, подошел к Шавашу и сказал:

– Поистине сами боги отдали тебя мне, для торжества справедливости! А ну-ка выкладывай, что тебе понадобилось в моем городе?

У Шаваша на теле все волоски поднялись от ужаса, он открыл рот и хрюкнул, как капустный лист, который раздавили сапогом. Дружинники заржали. А Идари усмехнулась и сказала Киссуру:

– Тебе нет нужды спрашивать о происшедшем у Шаваша, я сама все расскажу. Ведь это такой человек, что даже под пыткой не может не соврать.

После этого Идари стала рассказывать все, о чем говорил ей Шаваш.

Пока она рассказывала, Киссур сидел на камнях садовой горки, и ковырял кончиком меча между камней. Случилось так, что он нажал сильнее, чем следовало, и кончик сломался. Идари кончила рассказ и спросила, может ли Киссур сказать, что он не убивал ее отца?

– Похоже, – ответил Киссур, – что все было так, как говорит этот бес.

Идари вздохнула и сказала:

– Ты сам видишь, что я не могу оставаться с тобой, и все вокруг скажут, что такая жена не принесет тебе удачи.

Киссур помолчал и приказал:

– Развяжите его и дайте ему меч.

Шаваша развязали и дали ему меч.

Киссур оглядел его и сказал:

– Я хочу сыграть с тобой в игру, в которую нынче играют по всей ойкумене, и тот, кто победит в этой игре, заберет эту женщину и сделает с ней то, что она пожелает.

Киссур вытащил свой меч, но Шаваш усмехнулся и бросил оружие на траву.

– Подними меч, – проговорил Киссур, – или ты пожалеешь о своей трусости.

Шаваш поглядел на лежащий меч. Еще два года назад он увидел бы просто старинную железку; а теперь он увидел, что это хороший меч инисской работы, длиной в два с половиной локтя и с лезвием, чуть изогнутым и утяжеленным книзу. Клинок так и сверкал синевой от капель росы, посыпавшихся на него, и из этих капель вставали маленькие радуги. Несколько капель скатилось в желобок для стока крови.

Шаваш был, конечно, далеко не тот завитой и надушенный чиновник, которого Киссур видел полтора года назад, но, признаться, он всегда владел языком лучше, чем оружием, и когда ему приходилось казнить людей собственноручно, он ужасно боялся, что не сможет перерубить шею с одного удара, и он не любил меча, которым дерутся лицом к лицу, а предпочитал лук, которым стреляют из засады.

– Я не слыхал, – сказал Шаваш, – чтобы из поединков с тобой кто-то выходил живым, и ты наверняка изрубишь меня, кусочек за кусочком.

Киссур усмехнулся и возразил:

– Я предлагаю тебе честный поединок, и немногие на моем месте были бы столь великодушны.

– Твое великодушие, – ответил Шаваш, – нарисовано на дырявом холсте, и ты сам знаешь это. Наши шансы никак не равны. Если ты убьешь меня, этим дело и кончится, а если я убью тебя, то твои дружинники изрубят меня, как репку, и никто не выпустит меня из городских стен.

– Что же ты предлагаешь? – спросил Киссур.

– Почему бы нам не выехать из города в какую-нибудь лощину? – предложил Шаваш. – Мы могли бы взять с собой женщину и двух-трех друзей, которые поклялись бы, что не тронут победителя. А иначе какая разница, как это будет называться, поединок или казнь?

Друзья Киссура задумались, и Сушеный Финик промолвил:

– Он правильно говорит. Моя песня о поединке будет гораздо красивей, если вместо этой поломанной теплицы вы будете сражаться под соснами в лощине. Никто еще на написал хорошей песни о поединке, в котором сражались на капустной грядке.

Тогда Киссур опять приставил Шавашу к горлу меч и сказал:

– Дело обстоит в точности так, как ты говоришь, – и все-таки тебе придется поступить по-моему, ибо иначе ты будешь умирать долго и плохо, и трижды пожалеешь о своей трусости.

– Будь по-твоему, – отозвался золотоволосый хитрец.

Люди стали чертить боевой круг, а Идари повернулась к Сушеному Финику и спросила:

– А согласен ли ты, Ханадар Сушеный Финик, занять в поединке место этого чиновника, при условии, что ты получишь то же, что получит победитель?

Сушеный Финик побледнел и ответил:

– Это было бы хорошим приключением, но слова твои слишком туманны.

Идари ударила его концом черной косы по щеке, засмеялась и сказала:

– Я могла бы обмануть тебя, но скажу честно, что в этом поединке победитель не получит ничего.

Тем временем дружинники утоптали место между теплицей и грядками, начертили боевой круг и зарезали белую курицу. Позади круга они воткнули белое знамя Киссура, со знаками, приносящими счастье.