Колесница Джагарнаута

Так и уехал Алексей Иванович, не повидав жены и сына. А он убежден был, что Шагаретт любит его и рвется к нему. Перед самым его отъездом к нему зашел Аббас Кули. Тот самый бывший контрабандист, преданный проводник водохозяйственной экспедиции у подножия Копетдага, который, как оказалось, впоследствии совершил паломничество к святыне шиитов мавзолею Резы, сделался мешеди, уехал из Советского Союза, что было ему легко сделать, так как по паспорту он был персом, и жил с тех пор, занимаясь коммерцией, в Иране. Узнав о неудачных поисках, Аббас Кули загорелся и пообещал найти Шагаретт.

Именно благодаря помощи нуратинца Мансуров получил от Шагаретт письмо: «Я много раз писала тебе, мой муж и повелитель, в Москву. Но ты не отвечал. Ты забыл свою Шагаретт. Ты забыл маленького Джемшида. Ты бросил нас. Несчастье! Красивое лицо — несчастная судьба. Я знала, что ты приезжал в Мешхед. Мне сказал проводник Аббас Кули. Почему ты поторопился и уехал? Почему ты не дождался меня? Сердце мое трепетало, но ты не услышал. У меня нет крыльев, увы, лететь к тебе. У меня на ногах-руках острые, кровенящие мою белую кожу оковы. Приезжай, не забывай тех, кто любит тебя».

Письмо Алексей Иванович получил уже в военное время. Свое новое назначение в Иран он счел велением судьбы, хотя в судьбу не верил.

Теперешнее свое пребывание в Северном Иране Алексей Иванович использовал для продолжения поисков. Казалось, они с самого начала сулили успех. Тем более что за них снова взялся и Аббас Кули, который знал, где находится семья Алексея Ивановича. От мысли, что он увидит Шагаретт и сына, Алексею Ивановичу делалось то холодно, то жарко. «Слаб человек! — думал он, покачиваясь в седле и испытующе разглядывая серые пустынные холмы. — Сердце мечется обезьяной, в голове пчелиный рой… Ничего не скажешь, хорош! Не хватает, чтобы боевой комбриг окончательно вышел из строя…»

ГЛАВА ВТОРАЯ

Рыба, лежа, растет; человек, лежа, портится.

Гургани

Запустелый, сиротливо высившийся в голой степи громадный дом в четыре этажа вызывал недоумение. Угрюмые, посеченные песчаными ураганами, давно не беленные железобетонные стены, выбитые стекла в высоких окнах, чахлая, пожухшая осока в заброшенном неухоженном дворе, треплемые ветрами из пустыни Дэшт-и-Лутт, молодые, но уже иссохшие деревца обширного, разбитого со знанием дела парка, — все говорило о размахе строителей и о неосуществленных замыслах. Даже выложенная красным кирпичом над величественным входом по-немецки вывеска обрывалась на полуслове: «Отель „Реги…“»

Видимо, каменщик неожиданно ушел с лесов стройки, бросил неожиданно работу. Вместо последних букв «н» и «а» зияли дыры.

Мерзость запустения! Но для кого строилось в пустынных горах великолепное здание? Да еще с кондиционными установками, с рестораном и кухней, с отличными комнатами. Все выяснилось, когда они вошли в высокий двухсветный вестибюль, с дорогим паркетом, так контрастирующим с сухой пылью и комковатой глиной двора. На мраморной гигантской витрине позолоченными готическими буквами надпись гласила: «Для господ офицеров вермахта».

«Операция „Наполеон“, — подумал Мансуров. — Вот как основательно, фундаментально готовится фашизм. Граница Советской Туркмении рядом. Климат резко континентальный, и фашисты отгрохали отель-домище для своих кадров…»

Затрещали плитки паркета, и в вестибюль ворвался сухопарый инвалид с костылем. Усы, стрелками вверх а-ля Вильгельм II, седая щеточка коротко стриженных волос, обветшавший старомодный военный мундир — все говорило, что перед ними немец.

— Фельдфебель Бемм, кадровик четырнадцатого года. Состою швейцаром и сторожем отеля «Регина». — Держался он нагло и делал вид, что не узнает ни Мансурова, ни Сахиба Джеляла. — Мейн готт! Каждое утро выхожу во двор. Поворачиваюсь налево кругом к зданию. О, что за пакостное ощущение! Подобное пробуждению опиекурильщика, у которого кончился опиум и приходится возвращаться к дерьму обыденной жизни. Смотрю на отель «Регина», и презренная действительность обнажается во всем безобразии. Я, ветеран битв на Сомме, под Верденом, Белостоком, прозябаю здесь. И я, солдат великого рейха, бессильно смотрю, как растаскивают прекрасное здание, которое должно укрывать от солнца и самума блестящих офицеров, которые поведут армию Наполеона нашего времени на Туркестан, на Индию, на Афганистан! Я бессилен остановить диких кочевников-джемшидов, нашедших развлечение в битье стекол восхитительного, прекрасного отеля. Я жду господ офицеров. Но пожаловали вы. Кто вы такие?

— Вы плохо выполняете свои обязанности, швейцар. Взгляните на замусоренный двор, — властно сказал Сахиб Джелял. — Взгляните, что с садом. Почему вы его не поливаете? Где тень, в которой будут кейфовать господа офицеры и их дамы? Безобразие!

— О, мейн готт, значит, это правда? — зашептал, опасливо оглядываясь на отошедшего в конец террасы Мансурова, швейцар.

— Что правда?