Колесница Эос

– Это ты, Ю. И это я. Это мы, Ю., это мы. Мне хочется тебе написать настоящее письмо. Эти буквы, шрифт этот, – все одинаково, безлико как-то, а я хочу, чтобы ты увидел мою руку, все мои завитки и неровности, все мои переживания в высохших чернилах на шершавой бумаге. Я не знаю, где ты. Я в детстве как-то выпила целый бутылек чернил. Я ими рисовала, рисовала, выходила какая-то ерунда и я тогда подумала, что если выпью чернила, то рука, по которой будет плыть эта чернота с металлическим привкусом и запахом щавеля, сама нарисует то, что внутри. Мне никогда не нравилось сидеть на уроках и срисовывать все эти глупые кувшины, вазы, яблоки, которые, кажется, уже на самих подставках сморщились от старости и холода. Мне всегда хотелось рисовать то, что внутри. Меня, конечно, отругали как следует. Я стояла в углу с черными губами и улыбалась – правда – я думала, что теперь мне не придется макать перо в чернильницу: я буду рисовать собой. Скажи мне, Ю., где ты? Я напишу тебе письмо, я приду к тебе, я хочу так много рассказать тебе. Так много! Сегодня я шла привычным маршрутом в студию – я знаю дорогу наизусть, каждую щербинку в асфальте, каждую царапину на больших кричащих буквах с витрин магазинов – там рядом парк. У меня не получается, точнее, не хочется смотреть на прохожих. Они странные. Только подними взгляд – и вот уже один тебе почему-то улыбается (просто так? нашел меня смешной?), другой кривит рот будто брезгует меня видеть, третий обдаст таким ледяным взглядом словно я виновата во всех его непорядках; взгляни еще – и вот уже маслянистый взгляд, который лезет тебе под юбку. Я иду и смотрю под ноги. На свои ботинки. На ботинки других. Но всегда знаю и представляю, что от меня справа и слева, что впереди, а что я уже оставила. Каждый день я прохожу мимо парка. Я знаю его с детства. Однажды я гуляла там, намеренно потерявшись от родителей. Забрела в этот парк и бегала – мне так хотелось просто бежать! – наверно, это глупо, и ты оправдаешь это детским возрастом, – а мне и сегодня хотелось бежать по нему. Я тогда поранила лодыжку. Довольно сильно. Нет, я не заплакала, но мне было ужасно интересно, какого цвета будет кровь. И я, затаив дыхание, ждала: вот сейчас выступит – черная до синевы, с металлическим привкусом, – повзрослевший индиго. И правда, я тогда увидела как выступает из моей пораненой лодыжки густая чернота, сверкающая и переливающаяся на солнце. Попробовала на кончик языка. Как же я была рада! Все это глупости, конечно, но когда я смотрю на шрам, оставшийся после той прогулки, я едва улыбаюсь (чтобы другие не заметили моей большой победы), чувствуя, как рисунки, которых еще нет на бумаге, плывут по моим венам и ждут своего часа. Что в твоих венах, Ю.?

"Что в моих венах?" – Ю. сидел в углу комнаты на полу и разглядывал смазанные красные следы, образовавшие хаотичный рисунок на истертом порыжевшем паркете. Сколько сотен шагов было сделано? Если сфотографировать и повесить в какой-нибудь галерее, то люди будут смотреть и пить аперитив, причмокивая губами и поправляя очки в тонкой оправе. Будут вспышки фотокамер, напомаженные улыбки, будет новый аромат Kenzo, цветы в вазах по углам и в самом центре, где расставлены диваны, обитые белым бархатом, на них – парочки: "моя жена уехала", в улыбке, кажется, что-то глупое, да – от верхнего ряда белоснежных зубов до нижнего тянется слюнка, – как это мило, как хорошо проводить время вот так, когда вокруг тебя пахучая вежливость; пусть они будут домашними тиранами, лжецами и лицемерами, потаскухами и бесхребетными волокитами, пусть будут садистами и извращенцами, может даже убийцами, хуже – убийцами душ – предателями, брутами и кассиями, иудами, целующими друг друга взасос, – пусть, как это мило, соблюдая нормы приличия, кровавые следы перемещены на стену, на них направлен свет, чтобы можно было внимательно разглядеть каждую деталь: вот тут – чуть ниже – шаг неуверенный, объект был движим сомнениями, вот что мы видим – чувства управляют им, человек зависим, человеку не дано быть свободным, перейдем от частного к общему: каждый след вполне личен и определяет душевные смуты в совершенно точный момент времени – до сотых долей, от пятки до мыска, вот он наступил – и время прошло, умерло, высохло кровью на плоскости; сделаем шаг назад, отступим, еще, еще, ещ… перед нами никакого времени никаких долей homo chaos homo homini chaos est homo tenebrarum – что? – загугли как у Гогена помните каждый мазок самостоятельно но вместе как у Ван Гога ван Гога Вангога картина конечно называется "Следы истории" лучше на французском истуарррр свистяще-рокочущее как снаряд со шрапнелью. Соверши непристойное: раздвинь губы.