Колесница Эос

То есть, конечно, перемирие было заключено. Как и всегда. Перемирия всегда заключаются, не находите? Ведь это дает право считать воюющих полными идиотами. Правда, меня заставили одеться, я отправился в свою комнату, где выбрал худший свой костюм (лучший, как думает она). Единство противоположностей забавляет тогда, когда ты играешь с ручным магнитом, в остальном – головная любовь, то есть я хотел сказать боль, но сказал почему-то верно.

Так вот о молчащих. Нет никакой вселенской силы прекратить их нестерпимый ор. Кто им дал на это право? Обычное выражение, не находите? Однако, так.

Кто вообще раздает права и, собственно, по какому праву?! Я вот что хочу сказать, да нет же – говорю прямо! – я подобное положение вещей впредь и заметьте – "вещей" – все вокруг них и ради них и те же права, черт бы их побрал! А может быть они мне не надобны вовсе, то есть вещи? Да и права, черт бы с ними, с правами. Ведь заметьте, все носятся с этими, как их, чего-то требуют, ходят, ходят взад-вперед с транспарантами, требуют, мечутся, страдают, мокнут под дождем, витийствуют, выделывают па, но все это было, кажется, у Саши Соколова, не помню, не читал. Я хотел сказать что-то около "суета сует", но не отрастил бороды. Не люблю, и она не одобряет. Что это, говорит, будет форменное безобразие будет, да и неудобно же. И все-таки зря от шарфика отказываетесь. Из ангорки. То есть вру, конечно. Я уж и сам, честно признаться, давно путаюсь: где правда, где краски гуще, где моросит сильнее – как-то уже давно само по себе и обрастает все новыми химерами, от меня совершенно не зависящими. Память, знаете ли, штука такая… да, я, кажется, говорил уже об этом.

Так и не помню я в точности, вот хоть провалиться мне на этом самом месте (хотя куда уж проваливаться-то), был на мне клетчатый костюм или я вовсе был без костюма, люблю, знаете ли, и без. Но она настояла и билеты купила. Вот все сделает сама, а я потом. Помню зал ожидания, оставила меня одного, убежала, сверкая ножками, совершенно по-ребячьи, то есть никакими ножками никакие ребята не сверкают, убежала, ну, вы понимаете – да и бог с вами – и я один как перст среди ожидающих – вот этих вот с чемоданами, выпечкой и визжащими детьми. Чего они орут постоянно?! У меня случилась мигрень тут же и в груди будто что-то сдавило, ну, словно булыжник меж ребер положили, я, конечно, сразу на воздух и, разумеется, мы на время, то есть на целую вечность потерялись. Это ведь с какой стороны посмотреть. Я не догадался позвонить, а у нее как обычно зарядка и где-то в сумочке, где еще черт знает что и друидский лес. И мы посреди Вавилона растерявшиеся дети, таксисты орут, дети орут, мамаши орут, у меня мигрень, "вниманию ожидающих поезд", и она бегает, наверно, ругается, потому что мне плохо, а она чувствует. Все-таки я был в клетчатом, да, определенно, по крайней мере, я так помню.

Честно признаться, все эти переезды не для меня. В купе было ужасно душно и нас двоих было вполне достаточно. Она поранила пальчик на ножке и я дул на пальчик, и капли пота с моего лба падали на ее кожу. Я тогда было подумал, что это совершенно недопустимо, путешествовать в босоножках, но идет, чертовски идет. И помню я эти капли, и что недопустимо, и этот пальчик и вот что интересно: я помню это, а значит это самое важное. Какие, к черту, далекие мирозданья, когда вот оно – тут, с больным пальчиком? Ну уж нет, я нисколько не перегибаю! Каждому, черт побери, если он хоть сколько-нибудь человек, важнее именно это, а не какие-то там права и столкновения далеких галактик и прочее, если, конечно вы не Хокинг, впрочем, думаю, и ему тоже. И это прекрасно, не находите? Нет? Ну и черт с вами, чурбан вы эдакий! Словом, простите, наверно, это погода, то есть я, конечно, просто из вежливости. Моросит, однако.

И это главное. Мы ехали, и это главное. И ведь, представьте себе, совершенно не помню себя. Но досконально помню ее. И что читала ("Лолита"), и как страницы переворачивала (ноготки острые, в светло-алый выкрашенные), и на левом мизинчике заусенец (как упустила при ее щепетильности?); и лицо помню: сосредоточенное, нижнюю губу закусила (о! эти губы цвета леденца! я до сих пор чувствую вкус этого цвета!), волосы небрежно спадают на лицо и от этого она только еще прекрасней, впрочем, я могу о ней говорить целую вечность и, очевидно, утомлю вас, да и саму вечность, одним словом, я помню ее и это лучшее в моей памяти. Уверяю вас, там много интересного и даже удивительного, что говорить, со мной всякое случалось, к примеру, но не случалось ничего прекраснее ее. Это надо понимать. Здесь разница. Именно.