Колесницы судьбы

Нам, сказал незнакомец, то есть Советскому Союзу, следует достойно ответить на вызовы, с которыми выступает американская военщина (он так и выразился, как в газете). Поэтому под эгидой Министерства обороны создан соответствующий институт, в который он меня, как одного из перспективных молодых товарищей, приглашает работать.

«Придете сначала на позицию младшего научного сотрудника, но я не сомневаюсь, что не пройдет и года, как вы станет с.н.с. – то есть сотрудником старшим. А учиться в аспирантуре сможете заочно и, я не сомневаюсь, года через два-три защититесь, по закрытой тематике. Да, придется, конечно, надеть погоны – для начала лейтенантские, но должность, которую я вам предлагаю, сразу завотделением, то есть майорская, так что дорастете до нее ускоренно, лет за пять. И денежное содержание, конечно, не чета аспирантской стипендии. Для начала будете получать, со всеми надбавками, двести сорок рублей».

Меня сумма, конечно, впечатлила – как и все перспективы, товарищем обрисованные. Однако, чтобы быть честным, я принялся рассказывать о своем афронте на собрании. Он меня перебил: «Не трудитесь. Я все знаю и обещаю, что сумею уладить историю. Вы никак не пострадаете. Если, конечно, подадите заявление о переводе на заочное и уйдете из аспирантуры в мой институт. А если вдруг не согласитесь – тогда, извините, помочь вам ничем не смогу».

«Неужели в секретный институт, «почтовый ящик», возьмут человека, который, как я, способен на собрании сказать не то, что надо, а то, что думает?» – вслух усомнился я.

Он пожал плечами. «Мы наводили справки: вы, по сути своей, не болтун. А если политику партии вдруг не одобряете, трепаться об этом напропалую, здесь и там, все-таки не будете. Один раз, как говорится, не унитаз. Попутал вас бес – так вы же искренне раскаиваетесь и больше не будете?» – спросил он жизнерадостно. Я закивал.

«Вот и чудненько! Подавайте заявление о переводе на заочку».

Так, в один день, снова переменилась моя судьба».

Записи, относящиеся к сентябрю шестьдесят восьмого, размещались на двух первых листах широкоформатной тетради. Дальше несколько страниц оказалось вырвано – сколько именно, понять было сложно. Две, три, четыре, восемь? Что там писал отец – гадать бессмысленно.

Зато к тем, начальным записям, сбоку оказался аккуратно приклеен листок, с пометкой, отмеченной гораздо более поздней датой: 08 сентября 1984 года. Да! Спустя 16 лет отец и даты стал писать по-военному, с ноликом перед первой цифрой, как в армии положено, чтобы не создавалось разночтений и не было искуса приписать к цифре единичку или двойку.

Далее – немного другим, более размашистым и небрежным почерком (но, безусловно, по-прежнему хорошо знакомым отцовским), и не чернильной авторучкой, как в самом начале, а шариковой – написано было следующее: «Теперь, когда я вошел в должность директора института, мне доподлинно открылась интрига, благодаря которой достославный Сан Саныч Горбунов (ныне покойный) заполучил меня тогда на службу. Оказывается, моему тогдашнему выступлению на собрании против ввода войск предшествовало следующее: один из оперативных сотрудников института в тот день подлил мне в чай, который я, ничтоже сумняшеся, распивал в столовой, препарат (тщательно зачеркнуто). Этот…(снова вымарано) является нейролептиком. В малых дозах он, напротив, растормаживает нервную систему и блокирует сдерживающие центры. Под его воздействием испытуемый становится более общительным, храбрым, безрассудным. Таким образом, институт тогда и препарат … испытал (в полевых условиях), и меня на службу заполучил. Правда, остается непроясненным вопрос: что было бы, если б я в результате воздействия не на собрании стал выступать, а, к примеру, побежал через переполненную транспортом улицу Горького или выпрыгнул из окна?»

Данилов, увидев, как Варя увлечена тетрадью, взялся сам готовить ужин. Спроворил сибас на гриле, провонял рыбой весь дом. Пожарил картошки, открыл бутылочку белого, позвал ее.

Но у Вари расслабиться не получилось. Быстро, по-военному, срубала свою порцию. Принюхалась: что за притча! Несмотря на то что Алеша вытяжку включил и окно распахнул – все равно костром воняет!

Партнер пояснил: «Под Рязанью горят леса. Гарь до центра Москвы добралась».

– Фу, господи, мало нам других напастей!

Варя поблагодарила за ужин, чмокнула Лешу и убежала читать дневник дальше. Устроилась теперь в кабинете, чтобы Данилову ночью светом не докучать.

В итоге штудировала отцовский журнал до пяти утра. Разумеется, она не ждала, что в нем найдется прямое указание на то, кто и почему убил папу. Но все-таки надеялась увидеть хоть какие-то намеки. Прочитать чьи-то фамилии – недругов, друзей или сослуживцев отца. Однако многие записи оказались лапидарными: дата и две-три строчки, и все. На месяцы, а то и на годы отец бросал записывать – но потом все же возвращался.