Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Now from your Easts you issue forth, and wee,
As men, which through a Cipres see
The rising sun, do thinke it two;
Soe, as you goe to Church, doe thinke of you;
But that vaile being gone,
By the Church rites you are from thenceforth one.

[И вот вы шествуете от пределов, где ваш восход то есть переходите из утра в день. – А. Н.

, а мы/ Подобны тем, кто сквозь крону кипариса смотрит/ На восходящее солнце, принимает его за два;/ видя вас идущими в церковь, видим два солнца;/ Но когда покров поднят,/ Церковным обрядом вы двое стали одним.]

Эта риторика «единого солнца», соединяясь с присутствовавшей выше отсылкой к Платону, позволяет Донну утверждать, что этот брачный союз предопределен от начала времен, и земная Церковь лишь закрепляет то, что уже связано на Небесах. Тем самым «Эпиталама» дает доводы против позиции архиепископа Кентерберийского, не одобрявшего брак леди Фрэнсис с сэром Робертом, и делает «явственной» правоту короля, благословившего брак (заметим, что именно король является главой англиканской церкви):

The Church Triumphant made this match before,
And now the Militant doth strive no more.
Then, reverend Priest, who Gods Recorder art,
Do, from his Dictates…

[Церковь Торжествующая прежде сочетала уже вас,/ А теперь против этого не борется более и Церковь Воинствующая./ И преподобный отец, который есть Писец Бога,/ Совершает обряд под Его диктовку..]

Символика следующей, седьмой строфы, озаглавленной «Благословение», где новобрачные уподобляются паре лебедей, достаточно прозрачна: лебедь – символ супружеской чистоты и верности. Важно и иное – лебедь связан с водой, а через воду – с Луной, которой астрологи, в частности, приписывали качество «влажности». Начиная с этой строфы огненные, солнечные мотивы в «Эпиталаме» постепенно уступают место мотивам водным, что позволяет ввести (теперь, когда совершен брак!) «классическое» сравнение Невесты с Луной, встречающееся в девятой строфе. Но этому предшествует описание свадебного пира, причем подчеркивается его едва ли не раблезианская избыточность, тоже «аранжированная» водными мотивами, ассоциирующимися с невестой, – благодаря чему изобилие на пиршественном столе становится своеобразной «проекцией» атрибута плодородия, которым наделяется в брачных обрядах невеста:

The tables groane, as though this feast
Would, as the flood, destroy all fowle and beast.

And were the doctrine new

That the earth mov'd, this day would make it true;
For every part to dance and revel goes.
They tread the ayre, and fal not where they rose.
Though six hours since the Sunne to bed did part,
The masks and banquets will not yet impart
A sunset to these weare eyes, a Center to this heart

[Столы ломятся, как будто этот пир,/ Подобно потопу задался целью извести всякую птицу и зверя./ И будь верна новая астрономическая доктрина/ О том, что земля вертится, этот день послужил бы ее доказательством,/ Ибо все принялись за танцы и веселье./ Они кружились в воздухе, и падали наземь не там, где поднялись./Хотя уже шесть часов, с тех пор как солнце отправилось на ложе,/ Маски и пиршества все еще не дают/ Заката этим усталым глазам, которые есть центр притяжения этого сердца].