Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

В другом алхимическом трактате XVII века, «Гидролит, или водяной камень мудрых», мы читаем: «Мудрецы многое говорили о выпаривающем огне, который называли они огнем мудрости, – он не материален и не имеет отношения к стихии огня, а – сущностен и несотворен. Также они называли сие пламя «божественным пламенем», или меркуриальной водой».[527] Весьма часто эта загадочная пламенеющая вода называется, как в трактате «Тайны розенкрейцеров», приписываемом Джону Ди,[528] и в ряде других алхимических текстов, «небесной водой, что не мочит рук».[529] А такой известный любому алхимику текст, как «Rosarium Philosophorum», учит: «Сжигай в воде, топи в пламени. Многократно делай влажным и каждый раз прокаливай. Умерщвляй переменчивое и оживляй, и воскрешай из смерти. И так воистину обретешь чаемое. И если ты знаешь режим огня, Меркурий и огонь – все, что тебе нужно».

Парадокс Донна прочитывался современниками именно в этом контексте. «Сгорать в воде» и «омываться пламенем» были для них вполне узнаваемыми и знакомыми словосочетаниями. И основная посылка донновской эпиграммы, как раз и порождающая иронично-комический эффект, понималась примерно как «И мы, вдали от столичной жизни, гния на корабельной палубе, знаем кое-что из вашей алхимической философии, – но знаем и реальность, вам в столицах не ведомую».

Определенная ирония по отношению к алхимическим практикам присутствует и в другом стихотворении Донна – «Алхимии любви». Однако ирония эта весьма неоднозначная. Стихотворение открывается фривольно-двусмысленным утверждением:

Some that have deeper digg'd loves Myne then I…

[Кто далее меня копнул рудник любви…]

чтобы далее развернуться следующим образом:

I should not finde that hidden mysterie;
Oh, 'tis imposture all:
And as no chymique yet th'Elixar got,
But glorifies his pregnant pot,
If by the way to him befall
Some odoriferous thing, or medicinall,
So, lovers dreame a rich and long delight,
But get a winter-seeming summers night.

[Я не нашел этой сокрытой тайны;/ Все это сплошное надувательство:/И как ни один химик не получил Эликсира,/ но славит свой беременный горшок,/ коли случится, что обнаружит в оном/ нечто вонючее или какое лекарство,/ так и мечты влюбленных преисполнены роскошных и длительных радостей,/ но оборачиваются короткой летней ночью, подобной зимней стуже.]

Во времена королевы Елизаветы проводилось весьма тонкое различие между двумя категориями людей, практиковавших занятия алхимией. К первой принадлежали подлинные искатели знания, бескорыстные адепты, именовавшие себя «children of Science» – «детьми Науки», «sages» – «мудрецами» и «philosophers» – «философами», ко второй – прагматики и практики, мечтавшие об обогащении, – их презрительно именовали «souflers»– «раздувателями горна», и «chemists» – «химиками». Алхимические трактаты обращались к первым из них.

Вторых уличали в подделке золота и прочих металлов. Артур Ди (кстати, около двадцати лет проведший в России в качестве лейб-медика царя Михаила Федоровича[530]) в предисловии к своему алхимическому трактату «Fasciculus Chemicus» с горечью отмечал: «Искусство Химии слишком скомпрометировано, обесславлено и подвергнуто бесчестию мошенническими действиями самозванцев и обманщиков, его практикующих, – и в глазах публики отмечено недобрыми стигматами»,[531] а его издатель, сэр Элиас Ашмол, один из эрудированнейших людей XVII в., много лет отдавший собиранию и изданию алхимических рукописей, вторит этим словам: «Среди пишущих о священном Искусстве есть люди различные… Последнюю и наихудшую категорию составляют те из них, кто выпускает в свет ложные советы и исполненные фальши руководства, движимые намерением затмить и заслонить свет, распространяемый истинными Философами, – и не достойны они иного имени, как обманщики».[532]

Алхимик. Solomon Trismozin. Splendor Solis. Harley MS 3469