Колибри

Сколько же раз за последние несколько недель Марко слышал эти споры! И с каким же азартом в этой, да и во всех прочих диатрибах между отцом и Иреной болел за неё, свою ужасно умную и ужасно измученную сестру – свою путеводную звезду, свой идеал жизни и юности, вечно страдающую, вечно встревоженную, гневную, пылкую, с набухшей голубоватой жилкой на виске, которая делала её столь непохожей на других, благородной, мятежной, лучшей из лучших. И вот теперь она лежит перед ним на земле, там, куда уложил её этот молодой цыган, пытаясь оживить в нарушение – хотя тогда этого ещё никто не знал – всех самых элементарных правил оказания первой помощи, но, вне всякого сомнения, старательно: бледная, без видимых повреждений и без сознания. Ирена. А вдруг она мертва?

– Господинееее!

Но нет, она не умерла и на самом деле даже не пострадала – ​​просто потеряла сознание, и через минуту Марко Каррера это узнает. Но в тот миг он смотрел на неё совершенно так же, как смотрел на её тело семь лет спустя, в семь утра, в больничном морге Чечины: взглядом, полным того же отчаяния, той же жалости, гнева, беспомощности, ужаса и нежности. Взглядом, которым ему каким-то таинственным и пугающим образом было, по-видимому, суждено смотреть на неё, если, конечно, правдив мамин рассказ, что неполных пяти лет на том самом пляже в Болгери, где она погибнет, в ночь Св. Лаврентия^[9] на просьбу всех присутствующих – мамы, её подруги, дочерей подруги и даже самой Ирены – загадать желание, пока падает изумительно красивая звезда, он, даже не до конца понимая, что это значит, произнёс: «Чтобы Ирена не покончила с собой».

Ирена, его идеал. Сестра, не терпевшая его присутствия, как не терпела никого, по крайней мере из членов семьи, и потому к восемнадцати годам ставшая крестом этой семьи, не говоря уже о семенах беды, которые она щедро сеяла вокруг себя – падения, несчастные случаи, переломы, ссоры, депрессии, наркотики, психотерапия – и которые потом прорастали в атмосфере всеобщего терпеливого сострадания к ней, чувства, которого Марко, наверное, единственный человек в мире, всегда избегал, продолжая, однако, понимать и оправдывать её поступки, вставать на её сторону и любить, невзирая на все её многочисленные злодеяния. И первое из этих злодеяний, если составлять список, она совершила как раз тем утром, в том непроглядном тумане.

Через много лет после того случая и всех прочих бед, которые Ирена навлекла на него и на его семью, включая, естественно, и собственную смерть, через много лет после смерти самой его семьи, а также – что уж совсем невыразимо чудовищно – через много лет после смерти – то есть настолько чудовищно, что и выразить невозможно – его дочери – ну, вот мы это и сказали; в общем, через столько лет после всего Марко Каррера, уже почти старик, почти одинокий и тоже почти обречённый на смерть, подчеркнёт в романе, который станет читать, следующие слова: «В ком бушевала тьма и растерянность». И подумает о ней, об Ирене, которой не суждено было умереть ни в тот раз, в тумане, ни во многих других случаях, когда это казалось неизбежным, но которая всё-таки умрёт – молодой и уже совсем скоро.

Это случилось в воскресенье, ранним утром. А «Господине» по-сербскохорватски означает «О Боже».

Второе письмо о колибри (2005)

Марко Каррере

страда делле Форначи 117/b

вилла Ле Сабине

57022 Кастаньето Кардуччи (провинция Ливорно)

Италия

Кастелоризон, 8 августа 2005 г.

Представь, я скажу лето,

напишу слово «колибри»,

а после, вложив в конверт,

снесу вниз по склону на почту.

И вскрыв это моё письмо,

ты вспомнишь те дни и то, как

сильно, как пронзительно-сильно

я тебя люблю.

Раймонд Карвер

Луиза

Нить, Волшебник, три трещины (1992-95)