Колибри

Потом они переехали, а летом сменили и сад. Не то чтобы добираться стало удобнее – напротив, большая вилла, принадлежавшая когда-то Анне Маньяни, располагалась аж за Тор Маранча, на виа ди Тор Карбоне, между Аппиевой и Ардейской дорогами, практически в полях; зато она была намного лучше и красивее сада в городской квартире, а воздух намного чище – по крайней мере, по версии Марины; Марко же считал это скорее бессмысленным усложнением их жизни (той самой штуки, что должна непрерывно меняться, улучшаться и шириться): убийственно далеко, а вонь та же, только стоит намного дороже. Позиция Марины возобладала лишь потому, что она взялась отвозить и забирать ребёнка – ежедневно, – и это стало первой серьёзной трещиной в их отношениях, первой очевидной царапиной на ещё нетронутой глади их союза, поскольку, разумеется, делать это ежедневно Марина не смогла, а значит, Марко тоже иногда приходилось тратить три четверти часа на дорогу, чтобы отвезти дочку в сад или забрать из сада, в результате чего они обнаружили, что обвиняют друг друга: она – в том, что Марко помогает ей не в достаточном, а только в необходимом объёме, он – в том, что Марина не выполняет взятых на себя обязательств. К тому же в новом саду сразу возникли проблемы. Адель отказывалась туда ходить, а приезжая за ней, родители вечно находили девочку рыдающей в каком-нибудь углу. Марко посчитал это доказательством своей правоты: смена сада была ошибкой, малышка тосковала, безо всякой причины лишившись прежних воспитателей, прежних друзей и так далее; но Марина у него на глазах спросила Адель, не связаны ли случайно её несчастья с нитью, и дочь кивнула, хоть больше ничего и не сказала. Однако не успели они попросить директрису о встрече, как та сама их вызвала. Марко и Марина не дали ей даже раскрыть рот, а сразу рассказали про нить. Директрисе это не понравилось. Казалось, она возмущена тем, что от неё так долго утаивали нечто столь важное, а когда родители попытались её успокоить, объяснив, что проблема не слишком уж серьёзная, устроила им разнос, наглядно продемонстрировав, что в течение двух лет они сильно недооценивали ситуацию. Речь, заявила она, идёт об очевидном перцептивном расстройстве, скорее всего навязчиво-галлюцинаторного характера, и расстройство это следовало лечить, а не потакать ему. Будучи, по её словам, дипломированным профессионалом в области детской психологии, она знала, о чём говорила, и потому посоветовала простофилям-родителям специалиста, который мог бы немедленно их проконсультировать. Вот так и вышло, что в жизни дочери Марко Карреры тоже появился психотерапевт – доктор Ночетти, большой ребёнок неопределённого возраста, с сутулыми старческими плечами и живым детским взглядом, жидкими пепельно-седыми волосами и невероятно гладкой, без единой морщинки кожей. С шеи у него вечно свисали очки на цепочке, но никто не видел, чтобы он их надевал. В его логике Марко так и не смог найти ничего общего со своей собственной, хотя очевидно было, что доктор Ночетти был человеком умным: казалось, он жил в каком-то другом мире, то есть читал только те книги, которых не читал Марко, смотрел фильмы, которых он не видел, слушал музыку, которой он никогда не включал, и наоборот. Впрочем, учитывая обстоятельства, о каких-либо отношениях с ним (которые определённо не клеились) речь не шла, и это несколько облегчало дело. Разумеется, учитывая отвращение, которое он испытывал к психотерапевтам, прежде чем показать ему свою малышку, Марко пришлось приложить немало усилий, чтобы поверить – в направившую их к доктору Ночетти директрису, в сертификаты, развешанные по стенам его кабинета на виа деи Колли делла Фарнезина (очередная бессмысленная поездка через весь город) и, главное, в интуицию Марины, которая с самого начала заявила, что с этим чудаком ей спокойно. Однако, приложив эти усилия и поверив, он обнаружил, что ситуация стала гораздо проще: они начали возить Адель на приём два раза в неделю (почти всегда Марина, почти никогда Марко), и ощущение себя безответственными родителями-простофилями, овладевшее ими в кабинете директрисы, мало-помалу прошло.