Колибри

Тем не менее в первые два месяца отношение Адели к саду не изменилось, и ежеутренние попытки отвезти её туда по-прежнему оборачивались трагедией; зато она очень дорожила встречами с волшебником Манфротто, как Ночетти представлялся своим маленьким пациентам (опять же, что это за имя? где он его откопал?); и когда дома, со всей тактичностью, какая только есть на свете, её спрашивали, что они с волшебником Манфротто делают, запершись в комнате на целых пятьдесят минут, Адель отвечала только: «Играем». И больше ничего об этом не говорила, как никогда и не уточняла, во что именно они играют. Наконец незадолго до Рождества Марко и Марину вызвали в кабинет на виа деи Колли делла Фарнезина – обоих, как уточнялось отдельно, и без ребёнка. Совершенно проигнорировав их теорию об олимпийском фехтовании и не раскрыв, на чём конкретно основан его вердикт, доктор Ночетти сообщил, что, по его мнению, нить соединяла девочку вовсе не со стеной, как утверждала она сама, а с отцом: это была её личная, исключительно тесная связь с папой, которого она, очевидно, по какой-то причине боялась потерять.

Какой бы неожиданной ни была такая интерпретация, она оказалась достаточно логичной, чтобы убедить обоих родителей, да так, что вместо возражений или просьб объяснить ещё раз поподробнее, Марко с Мариной хором задали только один вопрос: ну а дальше-то что? А дальше, сказал волшебник Манфротто, было бы неплохо, если бы Адель проводила с отцом больше времени. По возможности – гораздо больше. Идеальным вариантом, добавил он, было бы проводить с отцом больше времени, чем с матерью. Гораздо больше – повторюсь, – если, конечно, это представляется возможным. И это, конечно, представлялось возможным – Марко был только рад общению с дочерью, – но означало революционную смену ролей в их, по правде сказать, несколько старомодной семье, где отец участвовал в жизни дочери куда меньше матери. И пускай Марко всего лишь позаимствовал эту модель отношений у собственных родителей, верно и то, что, будучи мужчиной, он считал её довольно удобной: меньше повседневной рутины, больше времени на многочисленные собственные интересы, а главное, в этой модели посуду всегда мыла Марина. Но это же ради ребёнка, разве мог он поступить иначе!

Итак, их жизнь изменилась самым кардинальным образом. Марко смирился с тем, что дважды в день проводит три четверти часа в машине по дороге до виа ди Тор Карбоне и обратно – в чём он больше никого не обвинял, поскольку старался ради блага Адели, – и занимается всеми бытовыми вопросами, решение которых ранее возлагал на жену. Он обнаружил, что всё чаще остаётся дома, резко сократив побочные увлечения (фотография, теннис, покер), а заодно снизив и профессиональную активность в качестве офтальмолога, для чего отказался от участия в конференциях и даже нескольких конкурсах, и, к своему удивлению, понял, что не страдает от этой вынужденной жертвы, а, напротив, чувствует себя гораздо лучше, чем раньше. А вот в Марининой жизни вдруг разверзлась бездонная пропасть. Надо сказать, она вообще оказалась куда менее, чем Марко, подготовленной к революции, ведь у неё впервые в жизни появился избыток свободного времени, а свободное время – штука жестокая, особенно для людей, лишившихся привычного графика. Это, кстати, и породило вторую трещину в их отношениях, поскольку, слегка переиначив старую поговорку, на безделье всякая дурь в голову лезет – по крайней мере, так случилось в этой истории. Впрочем, их союз был ещё очень далёк от краха: пока же нам важно, что случилось с нитью – а случилось то, что она исчезла.