Колкая малина. Книга вторая

Уже помойка стала ночью подмерзать,
Но её вороны с утра когтями шуровали,
Они, как волки, на котов рычали,
А те как будто их не замечали.

Целлулоидную куклу с потёртой краской на губах

Кто-то ночью выбросил в помойку,
Она была без платьица, но в розовых носках,
Видно даже куклы платят неустойку.

На растянутой резинке болтается рука,

А синие глаза, временем побитые,
Откуда-то глядят, издалека,
Как праздники, давно людьми забытые.

Ворон в непонятках смотрит на неё,

Он над ней навис, как нависает мрачный жнец.
Он не может разделить чужое и своё,
Понимая, что в помойке – человеческий птенец.

Старенькая бабушка куклу подобрала,

Тряпочкой протёрла и спрятала в кошёлку.
Она, наверно, ей напоминала,
Что когда-то таким призом награждали комсомолку.

Нам теперь придётся в своих помойках рыться,

Чтобы не распалась связь времен,
И пытаться в прожитом чему-то научиться,
Ведь свободный не бывает от всего освобождён.

Серое

Очень скудные осенние фантазии,
Некрасивые и грязные потёки на домах,
Всё слиплось и смешалось в своём однообразии —
Это как налёт на искусанных губах.

Борода тумана прилипла к фонарю,

И тот в ранних сумерках почти неразличим.
Я сам себя сегодня обману
И буду представляться именем чужим.

Когда сегодня соберёмся на пол-литре,

Хочу назваться Пабло Пикассо,
Чтобы расписать в его палитре
То, что вижу сквозь больничное окно.

А там, на фоне серых театральных декораций,

Фигурки исполнителей теней.
Они не ждут восторгов и оваций,
Отыгрывая пьесу пострашней.

У меня тоже множество болезней,

И из них смертельных – большинство.
Для таких, как я, цвет серости полезней,
В нём сливаются Ничто и Естество.

Я в этом чёрно-белом телевизоре

Всё время свою музыку ищу.
Вы только не забудьте о любимом композиторе,
Если до весны не доживу.

Сказка