Коллапс. Гибель Советского Союза

Весной 1989 года наибольшее недовольство в Советском Союзе происходило не из-за национальных чаяний, а от товарного кризиса. Миллионы советских граждан давно привыкли к лишениям и дефициту. Перестройка дала им надежду на улучшение жизни, но вместо этого породила еще больше повседневных хлопот и проблем. Люди не могли понять, почему еще в конце 1960-х годов магазины были полны товаров, а теперь полки опустели. Статистики докладывали Политбюро, что потребление в СССР вдвое больше, чем двадцать лет назад, и что в советских хозяйствах увеличилось поголовье свиней и крупного рогатого скота. Для людей эта статистика звучала как издевательство. Спрос все больше обгонял предложение, народ запасался впрок, сметая с полок государственных магазинов все, что попадалось под руку. Даже общедоступные товары, такие как сахар, мыло и стиральный порошок, теперь исчезли. В ежедневной погоне за продуктами люди, главным образом женщины, часами простаивали в очередях после работы. Один за другим регионы вводили нормирование товаров первой необходимости. В Москве и Ленинграде магазины тоже опустели – государственные предприятия и учреждения закупали продукты непосредственно на продовольственных складах и распределяли их по подписке среди своих работников. Люди выбивались из сил и приходили в бешенство от того, что местные начальники и высшее руководство бездействовало и пользовалось своими каналами снабжения^[166].

«88-й год сшиб с ног», – жаловался коллегам по Политбюро председатель Совета министров Николай Рыжков. Самый тревожный показатель – бюджетный дефицит. К концу 1989 года прогнозировался его рост до 120 миллиардов рублей, что составляло треть от всего бюджета – беспрецедентный случай со времен окончания Второй мировой войны. 5 января 1989 года Рыжков созвал специальное заседание Совета министров, чтобы обсудить, почему реформы не работают. Он пригласил директора Института экономики РАН Леонида Абалкина доложить правительству и Госплану о ситуации^[167]. За полгода до этого на партийной конференции Абалкин публично заявил, что перестройка в экономике не приносит эффекта. Горбачев тогда воспринял это болезненно и игнорировал мнение экономиста^[168].

Заседание длилось шесть часов. Для ликвидации бюджетного дефицита Абалкин предложил жесткую экономию – сократить инвестиции в затратные долгосрочные проекты, прекратить субсидирование убыточных предприятий (60 миллиардов рублей) и уменьшить ассигнования на оборонную промышленность (8–10 миллиардов рублей). Это было первое признание, что горбачевско-рыжковские реформы ведут к финансовому кризису. Абалкин, однако, не был знаком с макроэкономической теорией и не смог определить главные причины дефицита – законы о государственных предприятиях и о кооперативах. Мало того, он выступил за создание еще большего числа коммерческих банков и увеличение кредитов – меры, которые вели к еще большему подрыву денежно-кредитного контроля и делали рекомендованные им меры жесткой экономии бесполезными. Позднее, говоря об Абалкине, один из критиков сравнил того со «слепым, ведущим слепого». Рыжков завершил заседание правительства словами: «Мы видим ошибки и видим те процессы, которые в какой-то степени вышли из-под контроля». Тем не менее он добавил, что «если отступим… то нанесем ущерб экономической реформе»^[169].

Страх «отступить» – синдром 1968 года – сковал волю реформаторов. Горбачев признался в этом, выступая перед молодыми коммунистическими кадрами: «Многое из того, что мы сейчас делаем, – из 60-х годов». Для четкой диагностики проблем не хватало экономических знаний. Старшее поколение советских экономистов, включая Абалкина, застряло на полпути. Оно сознавало, что советская экономика стала слишком сложна для управления сверху. Но при этом они не были готовы к либерализации рынка и путям решения этой задачи. Оставался третий вариант: передача власти, ответственности и ресурсов государственным предприятиям, регионам и республикам. «Перемещение центров принятия решений на более низкие уровни – это правильный путь. Наше общество созрело для этого по своему культурному и образовательному уровню. Свои местные проблемы люди могут решать сами», – говорил Горбачев индийскому премьер-министру Радживу Ганди^[170]. Генсек и его экономисты опасались, что отказ от великого эксперимента вернет страну в застой брежневской эпохи.