Коллапс. Гибель Советского Союза

В том же месяце Политбюро пришлось применить военную силу в Азербайджане. Компартия республики распалась, а власть захватили националисты из «Народного фронта», многие из которых были выходцами из «национальной» интеллигенции. Советскую границу с Ираном, где веками жили этнические азербайджанцы, пересекла ликующая толпа, повторяя прорыв Берлинской стены в Германии годом ранее. Но в этот раз советские моторизованные и воздушно-десантные подразделения подавили стремление азербайджанцев к объединению с соплеменниками и восстановили государственную границу СССР. В Баку погибло более ста местных жителей и до двадцати военнослужащих. Крутые меры в Азербайджане, конечно, не решали проблему, а лишь позволяли выиграть время^[293]. Раиса Горбачева вспоминала, что на следующий день после военной операции в Баку она едва узнала мужа. Его лицо посерело, он заметно постарел, словно произошел «какой-то душевный надрыв, душевный криз». Это еще один пример того, насколько Горбачев страдал, когда был вынужден идти на насилие^[294]. Достойное восхищения моральное качество, но огромная политическая проблема для руководителя страны с трагической историей, страны, раздираемой националистическими страстями. В январе 1990-го глава Кремля оказался перед дилеммой: либо силой сохранить единое государство, либо продолжать курс на передачу власти республикам. В конечном итоге Горбачев выбрал второе.

В Москве российская оппозиция не знала о моральных терзаниях Горбачева. Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, Сергей Станкевич и другие лидеры «Демократической России» устроили 4 февраля огромный митинг в поддержку «демократии» и независимости Литвы, на который вышли полмиллиона человек. Там они также выступили против русского «фашизма». По промышленным районам РСФСР прокатились сотни акций протеста. По примеру Ельцина оппозиция сменила тактику и воззвала к народу, используя всеобщую ненависть к партийно-государственной бюрократической верхушке. Ободренные успехом, Афанасьев и его коллеги пообещали провести еще один массовый митинг в Москве 25 февраля, в годовщину русской революции 1917 года. Они рассчитывали привлечь миллион митингующих, но на деле людей пришло гораздо меньше. Протестующие несли плакаты против партийной номенклатуры и правительства Рыжкова, а также впервые скандировали «Долой Горбачева!» Попов и Афанасьев потребовали провести круглый стол с оппозицией и «демократическим правительством национального спасения» – имея в виду себя. Оппозицию поддерживали московские СМИ, в том числе популярные газеты «Аргументы и факты» и «Московские новости». Ей симпатизировали даже продюсеры программ и журналисты центральных телеканалов, все еще подконтрольных Кремлю^[295].

Широко известны три условия для революции, которые когда-то формулировал Ленин: паралич власти, потеря народом страха перед властями и растущее презрение к ним, а также ухудшение условий жизни. В январе 1990 года ситуация складывалась против Горбачева по всем трем пунктам. И все же советский лидер, знавший формулу Ленина наизусть, сохранял оптимизм. На встрече с шахтерами в начале февраля 1990 года он сказал, что рассчитывает на два важных качества русского народа: патриотизм и «великое народное терпение и выдержку»^[296]. Горбачев был не первым советским лидером, кто возлагал надежды на этот последний резерв. Но советский лидер страдал от нарастающего кризиса доверия – его многословные объяснения в отличие от лаконичного популистского стиля Ельцина уже не нравились большинству, которое чувствовало себя обманутым и разочарованным. Большинство русских хотели, чтобы Горбачев пользовался своими полномочиями, а не передавал их другим; его нежелание использовать власть многим было непонятно, казалось слабостью.

Горбачев по-прежнему регулярно созывал заседания Политбюро, но вместо того, чтоб ставить задачи для партийного аппарата, тратил время на бесконечные дискуссии. Коллеги уже не скрывали своего скептицизма по отношению к его курсу. Лигачев считал огромной политической ошибкой отказ партии от власти. Воротников требовал отставки Горбачева. Рыжков, ответственный за провальные экономические реформы, был в глухой обороне и вставал на дыбы при любой критике. Обычно поддерживавшие генсека Шеварднадзе и Яковлев чувствовали, что Горбачев их не ценит и держит в качестве удобной мишени для критиков. Горбачев все больше уходил в себя и, казалось, прятался от неудобных реалий. Вместо анализа ошибок он вопрошал: отчего люди все прощают Ельцину? Почему обостряются проблемы в Москве и Ленинграде? Что мы сделали не так? Ответов он не ждал. Коллеги Горбачева слушали и гадали, в каком мире живет их лидер^[297].