Коллектор

Мама на мгновение застывает, прижимая фотографию к груди. Затем поворачивается и шаркая поднимается по лестнице, как поднимался бы человек вдвое старше ее. Я расслабляюсь и выдыхаю. В последний раз оглядываю свой дом и иду к двери.

Взявшись за ручку двери, останавливаюсь. Я не хочу уезжать. Не без того, чтобы сначала кое-что не сделать. Роюсь в кармане и достаю свой счастливый пенни. Вытянув руку, раскрываю ладонь и смотрю на размытую печать. Я хранил эту монету два года. Когда она была со мной, мне казалось, что мой отец не уходил. Во всяком случае, не насовсем. Но я знаю, что в скором времени могу потерять все. Я всегда буду хотеть знать, где мой отец. Даже если буду пойман в ловушку вечной боли, я хочу знать, где лежит его частичка. И с исчезновением его фотографий с камина моей матери, я хочу еще больше, чтобы это было здесь, с ней.

Быстро иду к камину, не спуская глаз с лестницы, засовываю монетку за одну из моих фотографий, так что она лежит на задней стороне, скрытая.

Все. Теперь я уверен, что мой отец всегда будет здесь с моей матерью, именно там, где он и должен быть. Внезапно меня захлестывает волна эмоций, когда я вспоминаю его. Мне нравится думать, что он бы пожертвовал собой, чтобы сделать мир лучше для меня и моей матери, поэтому я знаю, что он поймет. Может быть, он даже гордился бы тем выбором, который я делаю.

Я пересекаю комнату, открываю дверь и незаметно ухожу. Спускаясь по лестнице, замечаю, как уродливо выглядит Чикаго. Листья срываются с деревьев, мертвые. Трава лишилась своего насыщенного зеленого цвета. Даже небо кажется ничем не примечательным. Я зажмуриваюсь, закрываю уши руками и… просто… заставляю себя идти.

Не хочу ничего видеть. Не хочу ничего слышать. Но больше всего не хочу думать. Опустив руки и открыв глаза, я иду по тротуару, но стараюсь спрятаться от мира. Если люди не видят меня, то, может быть, меня здесь нет… может быть, меня вообще не существует.

Я где-то в другом месте, я — кто-то другой. Но ведь этого не может быть на самом деле, не так ли? Я не могу убежать ни от себя, ни от того, что натворил. Когда большинство людей умирает, они забывают, кем они были. Но что касается меня, то я всегда буду помнить, кем я был.

«Я был центром вселенной».

«Я был королем мира».

«Я был сыном, который видел, как умирает его отец».

«Я был тем, кто убил его».

«Я был водителем той чертовой машины».

Глава 39

Возвращение к Чарли

Я сажусь на самолет обратно в Алабаму и вздыхаю от разочарования, когда стюардесса усаживает рядом со мной десятилетнего ребенка. Это же первый класс, так почему здесь десятилетний ребенок? На девчонке синяя джинсовая юбка, белая футболку и достаточно тонких серебряных браслетов, чтобы у меня болела голова при каждом ее движении. Ее короткие темные волосы стянуты сзади белой тренировочной лентой.

Как только девочка садится, она перегибается через меня, чтобы посмотреть в окно. Ее глаза огромные как Аляска, и она настолько испугана, как будто выдернул чеку из гранаты и бросил ее ей на колени.

Когда самолет катится, а затем мчится по взлетной полосе, она становится полностью одержимой, крутит головой и безостановочно говорит. Через несколько минут успокаивается. Но когда легкая на середине полета возникает легкая турбулентность, появляются слезы.

Я даже не замечаю, что она плачет, пока не наклоняюсь вперед, чтобы взять свой напиток у стюардессы. Но как только вижу, что щеки девочки мокрые, я не могу выбросить это из головы. Обычно я бы прикинулся дурачком. Вел бы себя так, будто не знаю, что у ребенка рядом со мной нервный срыв. Но сейчас я не могу, и я чертовски хорошо знаю почему. Это вина Чарли. Эта девчонка залезла мне в голову и покопалась там. Она нашла там кусочек добра, поднесла его к свету и сказала: «Видишь? Видишь это? Смотри, как блестит! Давай заставим его расти».

Поставив стакан на столик, поворачиваюсь к девочке.

— Испугалась?

Сначала она кажется удивленной, что я с ней разговариваю, но потом сглатывает и кивает.

— Сказать тебе кое-что? Когда я летел в первый раз, я был в абсолютном шоке.

— Правда? — удивляется она.

«Нет. Не правда. Не помню, чтобы я чего-то боялся, когда был жив».

— Абсолютно, — отвечаю я, — но знаешь что? Эти люди, которые управляют самолетами, они типа гении. Ты в надежных руках.

Девочка бросает взгляд в сторону кабины и слегка улыбается, но ее это не убеждает. Я пытаюсь придумать что-нибудь еще, чтобы отвлечь ее от мыслей о полете. Ее повязка падает на глаза.

— Почему ты носишь спортивную повязку? Это сейчас модно или что?

Она смеется и трогает головную повязку.

— Ее носит Леброн Джеймс. Он играет сегодня вечером, так что я должна… ну, ты понимаешь…

— Поддерживать, — заканчиваю я за нее.

Девочка кивает.

— Хочешь посмотреть кое-что крутое? — я поднимаю ногу и отворачиваю язычок на своей красной кроссовке.

Ее глаза вылезают из орбит.

— Это то, о чем я думаю?

— Если ты думаешь, что это автограф Дуэйна Уэйда, то ты права.

— Дружище — говорит она.

— Дружище — говорю я в ответ.