Коллекция детективов

Из подслушанного Энн поняла, что ее убийство планировалось совершить в два этапа. Сперва ее уничтожали морально. Это должно было произойти сегодня вечером, всего через несколько часов, на празднестве в честь восьмидесятилетия старшей миссис Боумонт — бабушки Энн. Там, при огромном скоплении народа Генри должен был устроить скандал и в самой унизительной форме заявить Энн о том, что оставляет ее. Согласно сценарию, Энн должна была в беспамятстве выбежать из театра, вернуться домой и умереть. Самоубийство раздавленной позором и горем покинутой жены ни у кого бы не вызвало сомнений, и, кроме общественного порицания, Генри ничего не грозило. Фэй даже обмолвилась, что шум вокруг смерти Энн послужит прекрасной рекламой, так как множество зрительниц будет жаждать увидеть мужчину, из-за которого лишают себя жизни. Мести Боумонтов и поисков пропавшего ожерелья также можно было не опасаться. Эта история должна была настолько сильно ударить по достоинству семьи, что ее предпочтут предать забвению, а пропавшее ожерелье спишут на всем известную рассеянность умершей. Из подслушанной беседы следовало, что главный упор в оскорблениях, адресованных Энн, делался на бесцветность и ординарность ее особы, и миссис Брэди, справедливо не доверяя фантазии своего собеседника, несколько раз повторила: «И никакой импровизации! Говори точно по тексту». Несмотря на трагичность ситуации, Энн улыбнулась. Эта фраза была явно лишней. Генри не был в состоянии придумать даже маленькой реплики. Он мог играть только вызубренные роли, и именно поэтому Боумонты, прославившиеся своими блистательными импровизациями, держали его в тени. Энн подошла к зеркалу. Женщину в светло-бежевом платье с гладко причесанными пепельными волосами, испуганно смотревшую оттуда, конечно, нельзя было назвать яркой. Но и термин «музейная крыса», которым удостоила Энн среди прочих оскорблений прекрасная Фэй Брэди, не вполне отражал ее индивидуальность. Это неприятное животное все же могло постоять за себя, а Энн с ее робостью и страхом оказаться в центре внимания была абсолютно беззащитна. Конечно, можно было не пойти на юбилей, но Энн прекрасно понимала, что скандала и унижения избежать не удастся, даже если перестать выходить из дома — эта парочка сумеет собрать публику и на необитаемом острове. Пока неясно было, как они собирались инсценировать «самоубийство». Энн попыталась сосредоточиться и дословно восстановить в памяти подслушанный разговор. Какие-то слова ей определенно показались странными и выпадающими из общего контекста. Наконец она вспомнила. Фэй говорила сухо и деловито, но дважды произнесла слова «уснет навеки». Может быть, это несколько высокопарное словосочетание означало, что Энн должна была принять смертельную дозу снотворного? Но каким образом? Узнавать это опытным путем не хотелось.

На юбилейный вечер Энн прибыла с большим опозданием, и когда она вошла в театральное фойе, там уже было полно народу. Седовласая юбилярша, величественная и прекрасная, вместе с труппой, состоящей из доброго десятка членов семьи, стояла в центре зала и принимала поздравления. Увидев Энн, старшая миссис Боумонт вздрогнула и выронила букет, ее муж стал судорожно жевать мундштук трубки, остальным родственникам сохранить обладание помогла только выработанная за десятилетия игры на сцене железная дисциплина. Внешний облик Энн, застывшей на мгновение у входа, служил нагляднейшим подтверждением того, что театр Боумонтов по праву зовется шекспировским, ибо все — от платья до аксессуаров — было позаимствовано в его костюмерной и выглядело как иллюстрация сразу к нескольким произведениям великого автора. На Энн было надето кроваво-красное одеяние леди Макбет, на голове красовался огромный парик Клеопатры, угольная чернота которого эффектно оттенялась приколотыми к нему кувшинками Офелии. Шею, кроме знаменитого жемчужного ожерелья, Энн обвила золотыми цепями, которые украсили также и ее руки. Ноги были обуты в сапоги Виолы из «Двенадцатой ночи». И хотя звон цепей и шпор, пока Энн шла, напоминал ей бряцанье кандалов, а путь до юбилярши казался бесконечным, она сумела найти в себе силы, подойдя к бабушке, улыбнуться, сказать несколько слов поздравления, а затем, щадя чувства родных, удалиться к окну. Наконец, Энн достигла его, оперлась, почти упав, на подоконник и посмотрела в другой конец зала, где рядом с Фэй Брэди, сверкающей бриллиантами, словно рождественская елка, стоял Генри. Не обладая выдержкой Боумонтов, он при появлении Энн едва не расплескал бокал с шампанским, который держал в руках, затем взглянул на свою застывшую, словно статуя, спутницу, решительно вскинул голову и двинулся к жене.

— «Я сделала все, что могла» — думала Энн. От страха она прикрыла глаза и крепко сжала зубы, чтобы не закричать. Наконец, Генри остановился, откашлялся, вскинул голову и простер к ней руку. В зале раздалось осторожное хихиканье. Респектабельный Генри в своем великолепном смокинге, и Энн в ее фантастическом наряде являли зрелище необычайное.