Коллекционеры и меценаты в России

Хотя Т. С. Морозов не получил систематического образования, учился дома, но был вполне грамотным человеком и прекрасно понимал значение просвещения. Часто жертвовал иногда довольно крупные суммы на Московский университет и другие учебные заведения. Его взносы были столь значительными, что вызвали желание у начальства отметить эту деятельность высокой наградой (сам капиталист об этом не просил). В начале 1889 г. попечитель Московского учебного округа предложил присвоить фабриканту чин действительного статского советника. Однако кандидат, отошедший к этому времени от дел, проявил полное безразличие к такому пожалованию и на запрос полиции об уже имеющихся у него наградах ответил довольно своеобразно. Он писал: «Имею честь сообщить Управлению 3-го участка Мясницкой части, что в настоящее время за отсутствием свободного времени и неимением под руками необходимых бумаг я не могу дать точные сведения о том, какие, когда и за что получены мною знаки отличия. Если буду располагать свободным временем после праздника Пасхи и отыщу необходимые бумаги, то не замедлю дать вышеозначенные сведения»^{235}. Данное письмо — свидетельство того, что миллионы позволяли капиталисту по-хозяйски разговаривать с властями. Управляющий канцелярией московского полицмейстера с недоумением доносил Московскому генерал-губернатору, что сведения о знаках отличия мануфактур-советник «дать отказался»^{236}. Такая позиция была сама до себе просто беспрецедентной. Нельзя сказать, что Т. С. Морозов принципиально противился получению наград и, скажем, орден Анны, пожалованный ему по ходатайству Министра финансов «за особые труды по Всероссийской промышленно-художественной выставке в Москве в 1882 г.», он принял.

Этот жестокий, не терпящий никаких возражений человек считал, что такому миллионеру «все дозволено». Однако действительность опровергла взгляды самоуверенного купца. Истинным потрясением его жизни были дни так называемой «Морозовской стачки» в январе 1885 г., когда почти 8 тыс. рабочих Никольской мануфактуры, доведенные до отчаяния нищетой, бесправием и жесточайшими условиями, объявили забастовку, выдвинув ряд требований к капиталисту. Первоначально он категорически их отверг, но под напором рабочих выступлений все-таки вынужден был пойти на некоторые уступки. Не только владелец Никольской мануфактуры, но вся Россия увидели в этом первом организованном и сплоченном выступлении пролетариата ту грозную силу, которую оп представляет. Власти затеяли судебный процесс над «зачинщиками», который вылился по сути дела в суд над самим хозяином и теми порядками, которые он установил. Его сын, Савва, позднее откровенно признавал, что «настоящим-то подсудимым оказался отец. Вызвали его давать показания. Зала полношенька народу. В бинокли на него смотрят, как в цирке… Кричат: «Изверг!», «Кровосос!». Растерялся родитель. Пошел на свидетельское место, засуетился, запнулся на гладком паркете — и затылком об пол. И, как нарочно, перед самой скамьей подсудимых! Такой в зале поднялся шум, что председателю пришлось прервать заседание»^{237}. Капиталист после всех переживаний тяжело заболел и все дела на фабрике передал родственникам. Умер он в октябре 1889 г. В своем завещании фабрикант выделил несколько сот тысяч рублей на благотворительные цели, в том числе 100 тыс. «для призрения душевнобольных» в Москве^{238}. (Стоимость его имущества оценивалась в 6,1 млн руб.^{239})

Никольская мануфактура с 1873 г. действовала как паевое предприятие с основным капиталом 5 млн руб., разделенным на именные паи по тысяче рублей каждый. Согласно протоколу первого собрания совладельцев, в начале 1874 г. самому хозяину принадлежало 3512, а его жене — 1095 паев фирмы, или более 90 %^{240}. Остальные были распределены среди родственников и некоторых других, близких Морозовым лиц^{241}. Перестав быть единоличным владением и превратившись в паевое (или акционерное) предприятие, действовавшее на основании «высочайше утвержденного» устава, Никольская мануфактура оставалась в руках морозовской семьи вплоть до ее национализации в 1918 г. Хотя высшим органом стало считаться собрание пайщиков, где все решения принимались большинством голосов (10 паев давало право на один голос), однако сам хозяин, а затем его жена — Мария Федоровна Морозова, сохраняли полный контроль над ходом дел, так как являлись крупнейшими совладельцами.