Колодец одиночества

Там была Ванда, пробивающаяся польская художница; довольно темноволосая для польки, с короткими, жесткими черными волосами, со смуглой кожей, с бесцветными губами; и все же она не лишена была привлекательности, эта Ванда. У нее были чудесные глаза, в глубине которых таился огонь, иногда — адский огонь, когда она выпивала, но в другие времена более нежный, хотя с этим огнем всегда было небезопасно играть. Ванда мыслила широко. Все, что виделось ей, было огромным: ее картины, ее страсти, ее раскаяние. Когда ее охватывало желание, оно становилось ненасытным, когда охватывал страх — он становился нестерпимым; не перед дьяволом, она была храброй с ним, особенно в подпитии, но перед Богом в образе Христа-Искупителя. Как дворняжка, которую избили кнутом, она ползла к подножию Креста, без смелости, без веры, без надежды на милость. Раздосадованная своим телом, она безжалостно истязала его — но без толку, ее выдавала похоть глаз. Видя, что она желает, и ее желают, она пила, пытаясь утопить одно желание в другом. И тогда она вставала во весь рост перед своим высоким мольбертом, чуть шатаясь, но рука ее всегда была тверда. Коньяк ударял ей по ногам, но не по рукам; ее рука оставалась настолько твердой, что это приводило в замешательство. Она рисовала какими-то гигантскими, душераздирающими мазками, стремясь затеряться в своей картине, стремясь облегчить муку своей страсти, пятная спокойную белую поверхность полотна неловкими, но странно притягательными очертаниями — по словам Дюпона, Ванда была гениальна. Она не ела и не спала, сильно худела, поэтому каждый знал, что случилось. Они видели это раньше — о, много раз — и для них это уже было не такой трагедией. «Ванда снова пустилась во все тяжкие! — говорил кто-нибудь с усмешкой. — Сегодня утром она была под мухой; ну и кто же на этот раз?»

Но Валери, ненавидевшая пьянство хуже чумы, становилась сердитой; ее приводила в ярость эта Ванда.

Там была Ортанс, графиня Кергелен; полная достоинства и сдержанная гранд-дама, исполненная спокойной, довольно старомодной красоты. Когда Валери представила ее Стивен, та вдруг подумала о Мортоне. И все же она бросила все ради Валери Сеймур; мужа, детей и дом — все оставила она и встала лицом к лицу со скандалом, бесчестьем, преследованием. Любовь этой женщины к Валери Сеймур перевесила для нее все жизненно необходимое. Эта любовь казалась загадкой, которую долго пришлось бы объяснять. А теперь место этой незаконной любви заняла дружба; они были близкими друзьями, эти былые любовницы.

Там была Маргарет Роланд, поэтесса, женщина, чьи труды кипели талантом. Самая верная из союзниц и самая непостоянная из любовниц, она, вероятно, могла бы закончить жизнь в работном доме из-за своих щедрых финансовых извинений, которые иногда проделывали крупные дыры в ее сбережениях. Было почти невозможно не любить ее, потому что единственным ее недостатком была чрезмерная серьезность; каждый новый роман был для нее последним, пока он длился, хотя, конечно, это было совсем не так. Все это стоило больших денег и больших слез; она действительно страдала сердцем и карманом. Во внешности Маргарет не было ничего, что притягивало бы взгляд, иногда она хорошо одевалась, иногда плохо, под влиянием минуты. Но она всегда надевала более чем женственные туфли и часто покупала модные наряды, когда была в Париже. Можно было сказать, что эта женщина очень женственна, но натренированное ухо становилось подозрительным, слыша ее голос, в котором было что-то особенное. Он был похож на голос мальчика, который скоро должен был сломаться.