Колодец одиночества

Сами себе они казались такими же, как другие влюбленные, для которых рассветы становятся ярче и сумерки нежнее. Рука об руку они ходили по деревенским улицам, вечером останавливаясь послушать волынку. И что-то в этой печальной, неземной музыке пробуждало музыкальную душу Джейми, так, что некие аккорды отзывались в ней, непохожие на плач волынки, но рожденные той же таинственной природой шотландских гор.

Счастливые дни; счастливые вечера, когда летняя жара в течение долгих часов лежала над мрачными холмами, еще долго после того, как мигающие лампы зажигались в окнах коттеджей деревушки Бидлс. Волынщик наконец собирался домой, но они вдвоем бродили по болотистым низинам, чтобы лечь на просторе рядом друг с другом среди ломкого, упругого торфа и вереска.

Они были детьми, они мало разбирались в словах, и в жизни, и в самой любви. Хрупкая Барбара, которой едва минуло девятнадцать; угловатая Джейми, которой еще не было двадцати. Они разговаривали, поскольку слова облегчают душу; разговаривали отрывистыми, довольно застенчивыми фразами. Они любили, потому что любовь пришла к ним естественно, на мягком упругом торфе и вереске. Но через некоторое время их мечты были разбиты, потому что такие мечты, как у них, казались в деревне странными. Умом они тронулись, говорили люди, бродят вдвоем целыми часами, словно влюбленная парочка.

Бабушка Барбары, суровая старая женщина, с которой она жила с раннего детства — бабушка Барбары не доверяла этой дружбе. «Не понимаю я ее чего-то, — хмурилась она, — какая-то она не такая, да и Джейми эта тоже. Девицам такое не под стать, и против всяких приличий!» И, поскольку она говорила с авторитетных позиций, ведь несколько лет она была в деревне начальницей почты, соседи кивали головами и соглашались: «Не под стать, так оно и есть, миссис Макдональд!»

Сплетни достигли ушей церковного служки, седовласого, мягкосердечного старого отца Джейми. Он смотрел на девушку изумленными глазами — он всегда изумлялся своей дочери. Плохой хозяйкой она была и большой неряхой; если она стряпала, то забрызгивала и посуду, и кухню, а ее руки на редкость неловко обращались с иглой; это он знал, потому что его пятки страдали от ее штопки. Вспоминая ее мать, он качал головой и вздыхал не раз, когда глядел на Джейми. Ведь ее мать была нежной, боязливой женщиной, и сам он был очень застенчивым, но их Джейми любила шагать по холмам против ветра, неловкое создание, похожее на мальчишку. Ребенком она охотилась на кроликов с хорьками; скакала на соседской рабочей лошадке, сидя верхом по-мужски, без стремян, без седла и уздечки; разные неслыханные вещи совершала она. И он, бедный, одинокий, озадаченный, все еще скорбевший по жене, не мог с ней справиться.

Но даже ребенком она, бывало, сидела за пианино и подбирала мелодии собственного сочинения. Он сделал все, что мог; ее учила играть мисс Моррисон из соседней деревни, потому что, казалось, лишь музыка могла укротить ее. И, когда Джейми выросла, ее мелодии выросли вместе с ней, обретая целеустремленность и силу вместе с ее телом. Она могла часами импровизировать зимними вечерами, если Барбара сидела в их гостиной и слушала. Он всегда привечал Барбару в пасторском доме; они были такими неразлучными, эти двое, с самого детства — и что же теперь? Он хмурился, вспоминая сплетни.

Довольно робко он заговорил с Джейми.

— Послушай, милая моя, когда вы все время вместе, у парней нет возможности ухаживать за вами, а бабушка Барбары хочет, чтобы девушка вышла замуж. Пусть она гуляет с каким-нибудь парнем по субботним дням; вот молодой Макгрегор — прекрасный, надежный малый, и говорят, что он влюблен в малышку…

Джейми взглянула на него, мрачно нахмурившись:

— Не хочет она гулять ни с каким Макгрегором!

Церковный служка опять покачал головой. В руках собственного ребенка он был полностью беспомощен.

Потом Джейми отправилась в Инвернесс, чтобы лучше изучать музыку, но каждые выходные она проводила в доме пастора, и их дружба с Барбарой вовсе не прервалась; казалось, теперь они были преданы друг другу как никогда, несомненно, из-за вынужденных расставаний. Через два года служка внезапно умер, оставив Джейми все немногое, что он имел. Она ушла из старого серого дома и сняла комнату в деревне рядом с Барбарой. Но антагонизм окружающих, больше не сдерживаемый уважением к мягкому, похожему на ребенка пастору, проявился очень остро — эти добрые люди стали враждебными к Джейми.

Барбара плакала.

— Джейми, давай уедем… они нас ненавидят. Уедем туда, где никто нас не знает. Мне уже двадцать один, я могу идти куда хочу, меня не смогут остановить. Забери меня от них, Джейми!

Несчастная, сердитая, не знающая, что поделать, Джейми обнимала девушку:

— Куда я могу забрать тебя, маленькая моя? Ты слабая, а я ужасно бедная, вспомни об этом.

Но Барбара продолжала умолять:

 — Я буду работать, я полы буду мыть, я что угодно буду делать, Джейми, только давай уедем туда, где нас никто не знает!