Читаем Колодец одиночества полностью

Тогда Стивен переходила к тому, что из всех вопросов было для нее самым мучительным. Юность — как быть с юностью? Куда она может обернуться за развлечениями, естественными для нее и безобидными? Была Дикки Вест и многие похожие на нее, энергичные, храбрые и добродушные подростки; но они были отгорожены от столь многих удовольствий, что принадлежат по праву каждому юному существу — и еще более жалким был жребий девушки, которая, будучи сама нормальной, отдала свою любовь инверту. У молодых есть право на свои невинные удовольствия, право на общение и компанию; они по праву отвергают изоляцию. Но здесь, как и во всех крупных городах мира, им приходилось оставаться в изоляции либо пасть на дно; пока что, в своем неведении и в своем бунте, они обращались к единственному общению, которое мир, снисходя к их увечью, оставил им — они обращались к худшим из себе подобных, к тем, кто обитал в барах Парижа. Те, кто их любил, были беспомощны, ведь что они могли сделать? Руки их были пусты, им нечего было предложить. И даже те нормальные, что были терпимыми, были беспомощны — те, кто приходил на приемы Валери, например. Если у них были сыновья и дочери, они оставляли их дома; и, учитывая все это, кто мог винить их? А сами они были слишком старыми — и терпимыми, без сомнения, лишь потому, что они состарились. Им недоставало беспечности, к которой естественным образом тянется юность.

Голос Стивен невольно дрожал, и Валери понимала, что она думает о Мэри.

Валери действительно хотела помочь, но ей было мало что сказать в утешение. Молодым трудно, она и сама так считает, и все же некоторые держатся, хотя кто-то способен пасть на дно. Природа пытается сделать все, на что способна; инвертов рождается все больше, и через некоторое время их число будет доказательством даже для тех глупцов, которые еще игнорируют Природу. Они должны только подождать — признание придет к ним. Но тем временем они должны вырастить в себе больше гордости, научиться гордиться своей изоляцией. Она находила мало оправдания для несчастных глупцов, подобных Пат, и еще меньше — для пьяниц, подобных Ванде.

Что до тех, кто стыдился заявить о себе, прячась, чтобы обеспечить себе мирное существование, она от души презирала тех, кто из них обладал интеллектом; они предавали себя и своих собратьев, считала она. Ведь чем скорее мир поймет, что хороший интеллект часто сопутствует инверсии, тем скорее ему придется отозвать свой запрет, и тем скорее прекратится это преследование. Преследование всегда ужасно, оно растит ужасные мысли — и такие мысли опасны.

Что до женщин, которые трудились на войне, они подали пример следующему поколению, и это само по себе должно быть наградой. Она слышала, что в Англии многие из таких женщин занялись разведением собак в сельской местности. Почему бы нет? Собаки — хороший народ, и их стоит разводить. «Plus je connus les hommes, plus j'aime les chiens[120]». Бывает удел и хуже, чем разводить собак в сельской местности.

То, что инверты часто религиозны — это правда, но ходить в церковь для них — форма слабости; у них должна быть собственная религия, если они чувствуют, что по-настоящему нуждаются в религии. Что до благословений, то, несомненно, церковь получает с них доход, а в остальном это чистый предрассудок. Но, разумеется, сама она язычница и признает лишь божество красоты; и, поскольку весь мир стал таким безобразным, она лишь благодарна ему за то, что он игнорирует ее. Может быть, это лень — она ведь довольно ленива. Она никогда не достигала всего, на что была способна, в своих письменных трудах. Но человечество делится на две группы — те, кто действует, и те, кто смотрит, как они действуют. Стивен принадлежит к тем, кто действует — если бы она родилась в другой среде и в других условиях, она вполне могла бы стать реформатором.

Они спорили часами, эти удивительные подруги с такими разными точками зрения, и хотя они редко соглашались друг с другом, если вообще соглашались, им удавалось оставаться учтивыми и дружелюбными.

Валери иногда казалась почти лишенной человечности, полностью отстраненной от какого-нибудь личного интереса. Но однажды она резко заметила Стивен:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Чудодей
Чудодей

В романе в хронологической последовательности изложена непростая история жизни, история становления характера и идейно-политического мировоззрения главного героя Станислауса Бюднера, образ которого имеет выразительное автобиографическое звучание.В первом томе, события которого разворачиваются в период с 1909 по 1943 г., автор знакомит читателя с главным героем, сыном безземельного крестьянина Станислаусом Бюднером, которого земляки за его удивительный дар наблюдательности называли чудодеем. Биография Станислауса типична для обычного немца тех лет. В поисках смысла жизни он сменяет много профессий, принимает участие в войне, но социальные и политические лозунги фашистской Германии приводят его к разочарованию в ценностях, которые ему пытается навязать государство. В 1943 г. он дезертирует из фашистской армии и скрывается в одном из греческих монастырей.Во втором томе романа жизни героя прослеживается с 1946 по 1949 г., когда Станислаус старается найти свое место в мире тех социальных, экономических и политических изменений, которые переживала Германия в первые послевоенные годы. Постепенно герой склоняется к ценностям социалистической идеологии, сближается с рабочим классом, параллельно подвергает испытанию свои силы в литературе.В третьем томе, события которого охватывают первую половину 50-х годов, Станислаус обрисован как зрелый писатель, обогащенный непростым опытом жизни и признанный у себя на родине.Приведенный здесь перевод первого тома публиковался по частям в сборниках Е. Вильмонт из серии «Былое и дуры».

Екатерина Николаевна Вильмонт , Эрвин Штриттматтер

Проза / Классическая проза