Колодец забытых желаний

Он не давал труда объяснить себе – почему вышло так, а не иначе, почему любовь, которой когда-то было так много – в ней можно было купаться, – куда-то делась! Почему стало скучно, так невыносимо скучно, что выходные – худшее время – приходилось планировать гораздо более тщательно, чем самый сложный рабочий день! Планировать именно для того, чтобы не оставаться наедине, не сидеть перед телевизором, глядя нелепые картины, которые там показывали, не начинать с утра пить, потому что больше уж решительно нечем было себя занять, а дожить до работы как-то нужно!..

Вот квартира, и все в ней как всегда, и все привычно и удобно устроено, и когда поутру открываешь глаза и осознаешь, что сегодня никуда не надо, так и тянет немедленно повеситься в ванной на крючке для душа!..

И начинается день, и тянется бесконечно, и кофе уже выпит, и школьные дела дочери кое-как прояснены, хоть прояснять нечего – дочь всегда прилично училась, без блеска, но и без грозных провалов. И вроде бы уж надо как-то возрадоваться – желанное время, «выходные с семьей», и на работу не ехать, – а радости никакой! И все, что придумывается дальше – кино, гости, теннис, – все уж было в прошлые выходные и будет в следующие, и по большому счету это никому не нужно!.. У жены каждый день выходной, дочери охота к Ленке на день рождения, а он назначен только на пять, значит, сиди до пяти с родителями, как дура, у Олега телефон за все утро ни разу не зазвонил, а он давно привык к тому, что тот должен звонить, звать его к себе, разрывать на части! Он привык спешить, не успевать, распределять время, а тут раз в неделю и распределять ничего не нужно, хоть застрелись!.. Ему некогда было выдумывать праздники, а жена выдумывать, должно быть, не умела или не хотела, и праздники превратились в каторгу.

Сначала праздником были три десяточки гонорара, две из которых он привозил «нетронутыми», Новый год и майские выходные в паршивом доме отдыха, но все это было весело, радостно!.. Потом праздником стала шуба, ресторанчик с вкусной едой, грандиозные планы покупки новой квартиры. Праздником стали машины, дом в Подмосковье и этот самый уик-энд в Париже, будь он неладен!

А потом праздников не стало вовсе.

К сорока годам Олег Петрович точно понял, что скука – это не отсутствие веселья. Это отсутствие какого бы то ни было смысла.

Смысла в их общем существовании не стало никакого, и они развелись. Кажется, этого никто не заметил, даже дочь.

Потом он придумал то, что было ему удобно, – жена много лет не работала, а он работал как лошадь, и тут интересы их разошлись, или дороги, что ли, разошлись, как пишут в умных журналах. В общем, что-то разошлось и обратно никак не сходилось!

Она вскоре вышла замуж за Эдика, их общего приятеля, который к тому времени тоже с кем-то разошелся и решил, что, если он поменяет жену, этот самый пресловутый смысл, которого не стало, появится вновь. Олег не знал, появился он или нет, но однажды встретил бывшую жену в ресторации с неким молодым неизвестным красавцем, смутно напоминавшим Гену Березина. Тогда в ресторане она вдруг покрылась пунцовым румянцем, засуетилась, стала пересаживаться так, чтобы он ее не заметил, и он сделал вид, что не замечает, и дал ей уйти непобежденной, и никогда ни о чем ее не спрашивал.

Со смыслом, видимо, и у нее было неважно.

Он старался не сожалеть и не вспоминать, но иногда вдруг подступала к самому горлу, к глазам мучительная тоска по прошлому, где было так радостно, так понятно, так чисто, где так весело было обниматься в выходные на диване, шептаться и замирать, когда вдруг маленькая Машка начинала возиться и пищать в своей кроватке!.. Где весь смысл их существования был только друг в друге, где все было ясно и надежно устроено, где ему сияли глаза жены и он чувствовал, что они, его девочки, без него пропадут и для них он самый лучший, самый нужный человек на свете!..

– Олег, – осторожно позвала жена из телефонной трубки. – Что ты замолчал?

– Я дам ей денег, – сказал он ледяным от вдруг подступившей тоски голосом. – Сколько нужно, столько и дам.

– Да особенно не нужно, – грустно ответила бывшая жена. – Эдик сказал, что купит ей билет. Это она уж так…

– Ты скажи ей, чтобы она мне позвонила.

– Скажу.

– Ну все, – не в силах продолжать эту муку, решительно объявил Олег Петрович. – Пока.

– Пока, – помедлив, сказала она. – Береги себя.

Он бросил нагревшуюся трубку на кровать, и она приземлилась как раз на брошенный свитер.

Я не буду думать, приказал он себе. Изменить ничего нельзя. И никогда было нельзя!..

Или я просто не пытался ничего изменить? Не думал о близких? Или думал как-то не так, как нужно было о них думать?

Олег Петрович натянул водолазку, а поверх нее самый любимый пиджак, будто этот пиджак мог как-то спасти его от несовершенства мира, вдруг обрушившегося на него, и крикнул в глубину квартиры:

– Гена!

– А?!

– Отвезешь икону на Фрунзенскую прямо сейчас.

Гена появился в распахнутых дверях гостиной и задумчиво покачал туда-сюда дубовую створку.

– А как же я вас одного оставлю, да еще в каком-то неизвестном месте!

– Все будет хорошо.