Колодец забытых желаний

Даже самому себе он боялся признаться, что с ним случилась катастрофа. Хуже его положения ничего не может быть. Наверное, самый последний палестинский нищий, который просыпается в лохмотьях на обочине и достает из котомки последнюю корку хлеба, чувствует себя в большей безопасности, чем он, Федор Башилов.

Потому что свободен. Потому что никому не нужен, как неуловимый Джо из детского анекдота.

Федор пошевелил плечами под курткой из «искусственного кролика», руками подвигал, и вроде бы все двигалось и шевелилось, значит, ничего не сломано.

Впрочем, зачем ему руки и ноги, когда жизнь все равно кончилась, и ладно бы только его! Себя ему было совсем не жаль, ну вот нисколько! Мать жаль, и Светку тоже.

И отец ничем ему не помог, выгнал, и той красавице, которая называла его «папулей», «папочка» сказал, что он, Федор, – курьер! Утром еще была надежда, что все как-то устроится, образуется, и сейчас, стоя под стеной желтого дома на ревущем Садовом кольце, Федор отчетливо понял, что больше надежды нет. Она умерла.

Впрочем, если исходить из того, что надежда умирает последней, Федор должен был умереть раньше ее.

Но он жив.

Никто не поможет. Никто не возьмет на себя его беду. Никто и никогда не закроет его грудью от неприятностей, а времена, когда все беды можно было решить, привалившись к материнскому плечу, давно минули.

Господи, подумал Федор Башилов неожиданно для себя, помоги мне!..

– Парень, – вдруг донеслось из башлыка, – хочешь, я тебе сосисочку сделаю? Горяченькую. Съел бы, что ли! Глянь, вон какой зеленый!..

– Не надо, – проскрипел приготовившийся умирать Федор.

– Да ладно, чего там «не надо»! Сейчас сделаю! И кофейку глотни.

В руке у него как будто сам по себе откуда-то взялся тяжеленький и теплый стакан, из которого вкусно и остро пахнуло кофе, а в другой руке – горячая булка.

– Горчицу не стал класть, рот-то у тебя вон разбитый весь, драть будет горчица-то! Да ты хлебни, хлебни!..

Федор хлебнул из стакана, стало горячо и сладко, и приятно разбитым губам, и он вдруг почувствовал, что голоден, так голоден, что от запаха булки с сосиской сводит живот.

Он накинулся на еду, торопясь и обжигаясь, и тот, в башлыке, отвернулся, наверное, чтобы не смущать его. В два укуса Федор уничтожил булку и выпил кофе, и даже сумел стакан поболтать, чтобы осевшая сладкая пенка не пропала, и не пролил ни капли!.. И в этот момент он позабыл обо всех своих бедах, о том, что он один в огромном мире, что все пропало, и мать пропала тоже, и он не знает, что теперь делать, – так вкусно ему было.

– Спасибо, – сказал он в сторону башлыка и вылил в рот последние капли кофе. – Спасибо вам большое.

– Не на чем.

Он не знал, сколько стоит то, что он съел, и поэтому полез в карман, извлек мятый полтинник и стал совать башлыку, а тот сказал укоризненно:

– Мамке полтинник-то отнеси!

И не взял!..

Федор преисполнился такой жгучей благодарности, что даже слезы навернулись на глаза, и он шмыгнул носом, чтобы они, не дай бог, не пролились, и еще вдруг вспомнился ему тот мужик, который вылез из своей гигантской и гладкой машины, чтобы помочь, и помог!..

И еще Федор подумал, что отец ни за что бы не вышел. Никогда.

Что-то изменилось у него в голове, когда он неожиданно для себя стал сопротивляться, когда боль хлестнула его мозг и прожгла насквозь. Все-таки он не дался без боя, и если эти скоты думают, что Федор Башилов просто букашка, которую можно раздавить сапогом, – они ошибаются! Просто так он не дастся!

Особенно теперь, после того мужика из машины и булки с сосиской, за которую у него даже не взяли денег!..

Пусть ему хуже, чем последнему палестинскому нищему – дался ему этот нищий! – все равно есть эти два мужика, которые пришли на помощь. Просто так.

До сегодняшнего дня он был уверен, что просто так никто никому не помогает. И его отец никогда не помог бы! Никогда!

…и что это значит?!

– Спасибо вам большое, – еще раз отрывисто пролаял Федор в сторону башлыка, и тот кивнул, а Башилов выбрался из своего укрытия на тротуар, где его сразу хлестнул ледяной ветер. Сейчас он отправится на Фрунзенскую и еще раз попытается поговорит со вздорным старикашкой, который так его обжулил!

Впрочем, Федор сам виноват – нужно было головой соображать, а не одним местом. Теперь, когда у него появилось «дело», он немного приободрился и перестал думать о себе, что он несчастней любого палестинского нищего – почему палестинского?..

Веронике Башиловой позвонили, когда она чистила картошку. Что-то так захотелось оладий из жареной картошки, просто невыносимо! И чтобы обязательно на сале пожарить.

Федор маленьким очень любил такие оладьи. Он вообще много чего любил. Любил снег – у него был красный комбинезон, и он, как щенок, рылся в снегу, а потом валялся в сугробе и хохотал. Любил книжки – особенно про Винни-Пуха, и все заставлял ее читать то место, где Тигра спас Кролика и Пятачка. Любил ездить к бабушке – и всегда старательно наряжался перед тем, как они должны были отправиться в гости.

Вероника чистила картошку, кожура падала в ведро. Она чистила и улыбалась воспоминаниям.