Колодец забытых желаний

Одним движением он махнул водку, вернул стакан на стол и захрустел огурцом. Маятник громадных часов качался, взблескивал на свету. Белые шторы подрагивали на высоченных окнах.

Бросить?! Бросить его?!.

Он услышал ее, когда она подошла совсем близко. Услышал и обернулся.

Конечно, она уже оделась!.. Даже пальтишко нацепила, чтобы у него уж точно ни в чем не оставалось никаких сомнений. А у него и не оставалось.

– До свидания, – лживым голосом сказала Ника. – Я поеду.

Олег Петрович задумчиво посмотрел на нее, потом налил себе еще водки, уже почти стакан, и спросил:

– Опять будем препираться из-за Гены или ты сразу на метро?

– На метро. – Она достала из кармана перчатки и натянула, как забаррикадировалась.

– Воля твоя, – сказал Олег Петрович.

Она еще постояла, словно не в силах уйти, а он ничем ей не помогал – не выгонял и не уговаривал остаться, просто стоял и молчал, и глаза у него были бешеные.

Пауза затягивалась.

Ника взяла со стола стакан, отхлебнула водки, как воды, утерлась перчаткой и пошла прочь из столовой. Олег слышал, как она возится с сапогами, а потом бабахнула входная дверь.

Он скривился, помотал головой и допил водку.

Два года спустя

Он вошел в собор, где торжественно и празднично пылали высокие белые свечи и у каждой колонны стояли вазы с белыми и алыми розами, перевитыми золотистыми лентами. И пахло как-то особенно и тоже празднично, то ли еловыми лапами, то ли воском, то ли розами – тонко-тонко.

Он вошел и остановился, не в силах сделать ни шагу, потому что орган играл, и это было уж совсем нереально, как в сбывшейся сказке.

Он стоял в наполненном органными переливами соборе, которые лились на него со всех сторон, как будто исходили из стен, будто древний камень дышал этими звуками, – и понятия не имел, что ему делать дальше. Он моментально обо всем забыл.

Он никогда не думал, что все сбудется – да еще так точно, до самой последней мысли, до самой последней запятой, и теперь не понимал, что с этим делать. Он не умел это пережить.

У какого-то модного писателя он прочитал однажды, что, когда сбывается мечта, человек ничего не чувствует. Он тупо стоит и тупо думает – вот мечта сбылась. Ну, вот же она сбылась, а ты стоишь и ничего не чувствуешь, скотина! Давай чувствуй, ну что ты, ей-богу!..

Федор Башилов чувствовал всего так много, что это не помещалось ни в голове, ни в сердце. Он даже дышать стал открытым ртом, как после марафона.

И орган играл, словно по заказу.

Впрочем, с некоторых пор Федор Башилов стал думать: может, и впрямь по заказу?.. Ему так хотелось, чтобы орган играл, и он так живо себе это представлял, ну, вот же он и играет – все правильно, все так и должно быть.

Вернее, только так и может быть.

В цветном стекле отражались язычки свечей, и казалось, что стекло плавится и пылает, и в невообразимой вышине летел Иисус, раскинув руки, как будто обнимая все пространство собора, и Федор Башилов, закинув голову, вдруг удивился тому, что у Него такое молодое и доброе лицо, и еще немного насмешливое.

Он рассматривал Иисуса и заговорщицки Ему улыбался, и даже стал что-то шептать, чтобы Тот услышал, и какой-то старик, ставивший свечку в приделе Богоматери, покосился и покачал головой.

Федору было наплевать на него. Он стоял так довольно долго, и шея затекла, и в глазах поплыли черные точки – то ли от глупых слез, то ли от того, что он так долго стоял, закинув голову, и тогда, осторожно держась за спинки высоких скамеек, он стал пробираться поближе к проходу. Там никого не было, и он сел, крепко взявшись за спинку впередистоящей скамьи – просто чтобы чувствовать руками что-нибудь твердое, понятное и земное.

Просто чтобы не сойти с ума.

Народу в соборе было совсем мало – служба начиналась только в пять часов, и органист, должно быть, просто репетировал рождественский канон. Какой-то мальчишка, по виду студент из Сорбонны, усердно молился, и дама в шляпке с вуалью сидела в первом ряду, сложив на коленях руки в черных перчатках.

Федор и на скамейке пристроился так, чтобы видеть летящего под куполом Иисуса.

Так много хотелось Ему рассказать, и почему-то Федор был уверен, что именно в этот момент Он слышит и видит его, и разделяет его восторг, и так же, как и сам Федор Башилов, двадцати семи лет от роду, знает, как прекрасна жизнь, как огромна, как беспредельна – и конечна!..

Федор точно знал, что Иисус видит, как он Ему благодарен за то, что с ним случилось.

Они разговаривали так довольно долго, и Федору было приятно, что Иисус посмеивается над ним с таким пониманием – никто никогда не понимал и никогда уж не поймет его так, как летящий Иисус именно в эту минуту, именно в этом почти безлюдном соборе, где так празднично играет орган и пахнет еловыми ветками и розами!..

Федор очнулся от того, что рядом с ним произошло какое-то движение, и на соседнее сиденье опустился давешний старик, ставивший свечу в приделе Богоматери.

Он очнулся и не понял, что все кончилось. Время, отведенное ему, истекло.

– Pardon, – увидев его лицо, пробормотал старик по-французски. – Я вам помешал.