Колодезь и маятник (пер. Прасковья Лачинова)

Внезапно звукъ и движеніе возвратились въ мою душу — сердце безпокойно забилось и въ ушахъ моихъ отдавался гулъ его біенія. Затѣмъ пауза — и все опять исчезло. Потомъ снова звукъ, движеніе и осязаніе какъ будто пронизали все мое существо, и за этимъ послѣдовало простое сознаніе существованія безъ всякой мысли. Такое положеніе длилось долго. Потомъ чрезвычайно внезапно, явилась мысль, нервическій ужасъ и энергическое усиліе понять, въ какомъ я нахожусь состояніи. Потомъ пламенное желаніе снова впасть въ безчувственность и наконецъ, быстрое пробужденіе души и попытка къ движенію. Тогда явилось полное воспоминаніе о процессѣ, о черныхъ драпировкахъ, о приговорѣ, о моей слабости, о моемъ обморокѣ; — о томъ же, что было дальше, я забылъ совершенно и только впослѣдствіи съ величайшими усиліями достигъ того, что вспомнилъ объ немъ, но и то въ неясныхъ чертахъ.

До этой минуты, я не открывалъ глазъ; я чувствовалъ только, что лежу на спинѣ и не связанный. Я протянулъ руку и она тяжело упала на что-то сырое и жесткое; я такъ и оставилъ ее на нѣсколько минутъ, ломая себѣ голову, чтобъ угадать, гдѣ я нахожусь и что со мной сталось. Мнѣ очень хотѣлось осмотрѣться кругомъ, но я не рѣшался: не потому, чтобъ боялся увидать что нибудь страшное, но меня ужасала мысль, что я вовсе ничего не увижу. Наконецъ, съ сильнымъ замираніемъ сердца, я быстро открылъ глаза и мое ужасное опасеніе подтвердилось: меня окружала тьма ночи.

Я съ усиліемъ вдохнулъ воздухъ, потому что мнѣ казалось, что густота мрака давитъ и душитъ меня — до того тяжела была атмосфера. Продолжая спокойно лежать на спинѣ, я началъ напрягать всѣ силы моего разсудка, чтобъ припомнить обычаи инквизиціи и понять мое настоящее положеніе. Надо мною былъ произнесенъ смертный приговоръ, и съ тѣхъ поръ, кажется, прошло довольно долго времени, но мнѣ ни на минуту не пришла въ голову мысль, что я уже умеръ. Подобная идея, вопреки всѣмъ литературнымъ фикціямъ, совершенно несовмѣстна съ дѣйствительнымъ существованіемъ; — но гдѣ же я былъ, и въ какомъ состояніи? Я зналъ, что приговоренные къ смерти умирали обыкновенно на ауто-да-фе, и даже въ самый вечеръ моего суда была отпразднована одна изъ этихъ церемоній. Привели ли меня опять въ мого темницу, чтобъ ожидать тамъ слѣдующаго ауто-да-фе, которое должно совершиться чрезъ нѣсколько мѣсяцевъ?… Я тотчасъ понялъ, что этого быть не могло, потому что всѣ жертвы были вытребованы разомъ; притомъ же въ моей первой темницѣ, такъ какъ и въ кельяхъ всѣхъ толедскихъ узниковъ, полъ былъ вымощенъ камнемъ, и свѣтъ не былъ изъ нея совершенно исключенъ.

Вдругъ ужасная мысль пришла мнѣ въ голову и вся кровь моя бурнымъ потокомъ прилила въ сердцу; — на нѣсколько минутъ я снова впалъ въ безпамятство. Придя въ себя, я разомъ вскочилъ на ноги, содрогаясь каждой фиброй моего существа, и началъ ощупывать руками вокругъ себя и надъ собою, во всѣхъ направленіяхъ. Хотя ничего не попадалось мнѣ подъ руку, но я боялся сдѣлать шагъ, чтобъ не удариться о стѣны моей гробницы. Потъ выступилъ изъ всѣхъ моихъ поръ и холодными каплями застылъ у меня на лбу; агонія неизвѣстности сдѣлалась наконецъ невыносима, и я осторожно двинулся съ мѣста, вытянувъ руки впередѣ и расширяя глаза, въ надеждѣ уловить откуда нибудь лучъ свѣта. Такъ сдѣлалъ я нѣсколько шаговъ, но все кругомъ было темно и пусто, и вздохнулъ свободнѣе. Мнѣ показалось очевиднымъ, что еще не самая страшная участь мнѣ суждена.

Пока я продолжалъ осторожно подвигаться впередъ, всѣ безчисленные, неясные слухи объ ужасахъ толедскихъ темницъ начали приходить мнѣ на память. Странныя вещи разсказывали объ этихъ темницахъ, — я всегда считалъ ихъ за басни, — но тѣмъ не менѣе онѣ были такъ страшны и таинственны, что о нихъ говорилось не иначе какъ шепотомъ. Долженъ ли я былъ умереть съ голоду въ этомъ подземномъ мірѣ мрака, или меня ожидала еще ужаснѣйшая казнь?… Что въ результатѣ должна была быть смерть, и смерть горькая — въ этомъ я не сомнѣвался: я слишкомъ хорошо зналъ характеръ моихъ судей. Весь вопросъ, мучившій и занимавшій меня, состоялъ только въ томъ, какого рода и въ какое время воспослѣдуетъ эта смерть.

Наконецъ мои протянутыя руки встрѣтили твердое препятствіе: это была стѣна, повидимому сложенная изъ камней, — очень гладкая, сырая и холодная. Я пошелъ вдоль ея, ступая съ недовѣрчивостью по полу, при воспоминаніи о нѣкоторыхъ разсказахъ. Однакожъ такимъ способомъ никакъ нельзя было опредѣлить размѣръ моей темницы, потому что я могъ обойти кругомъ ея и возвратиться напрежнее мѣсто, не замѣчая этого, такъ-какъ стѣна была вездѣ ровная. Съ этой мыслью, я началъ искать ножика, который былъ у меня въ карманѣ, когда меня повели къ суду; но его уже не было и моя прежняя одежда была замѣнена платьемъ изъ грубой саржи. Я было хотѣлъ засунуть остріе ножа въ какую нибудь расщелину стѣны, чтобъ обозначить мѣсто, отъ котораго отправлюсь. Это было не трудно сдѣлать и другимъ способомъ, но въ безпорядкѣ моихъ мыслей мнѣ показалось, что это непреодолимая трудность.