Колодцы знойных долин

Буланый конь, хрипя и роняя пену с губ, задирал голову все выше. Махамбет подошел почти вплотную, когда Амир кошкой бросился к коню и обхватил его заднюю ногу. Раздалось сдавленное ржание, буланый рванулся, но не смог тронуться с места.

Через минуту остриженный конь, с невысоким гребнем гривы и укороченным хвостом, с клеймом на бедре, ошарашенно врезался в табун.

Люди ожесточенно заспорили:

— У Амира руки что тиски, — восхищались одни.

Другие, наоборот, осуждали:

— Зря рискует. Так недолго и до беды…

— А вы попробуйте проделать это сами! Из таких джигитов и вырастают батыры!

— Без Махамбета бы ничего не получилось, — судачили третьи. — Главное — Махамбет…

— Верно. Тут без точности и спокойствия Махамбета не обойтись.

И все постепенно приходили к мнению, что не будь одного из друзей, то и второй, выбери ему в напарники хоть самого что ни на есть лучшего джигита Саркуля, не пошел бы на такой риск.

Потом люди опять замолчали, следя за джигитами. Очередной конь бился в могучих руках Амира и Махамбета, и девушки в страхе отводили глаза.

Такими и остались джигиты в памяти девушек, сильными и торжествующими, когда они были братьями и держались друг с другом вместе. И спустя много лет, вспоминая свою молодость, уже старухами, они увидят себя рядом с Амиром и Махамбетом и будут считать этот весенний день одним из самых светлых дней своей жизни. И будут хранить воспоминание, как тайну, которая поможет им в дни обиды или одиночества.

А жизнь шла своим чередом. Не успели еще Амир и Махамбет осознать себя взрослыми, как на их плечи легла забота о больной матери и младших братьях: Канате и Нигмете.

Старый Толеп умер смертью табунщика — ранним весенним утром, на руках своих товарищей, в бескрайней степи. Конь упал на камнях, когда Толеп летел во весь опор за табуном, напуганным волками. Табунщик ударился головой. Животное, раздробившее себе переднюю ногу, прирезали на поминки: все равно никто, кроме мертвого теперь Толепа, не смог бы поставить коня на ноги. Сыновьям его было не до этого. Травы в тот год выгорели рано, и Адайбек торопил джигитов с уходом на дальние летние жайляу. Еле дождался сороковины Толепа. О том, что Жамал больна, он и слушать не стал.

А Жамал заметно сдала после смерти мужа. Она ослабела и уже совсем не вставала с постели.

Долгими мучительными ночами вспоминала старая женщина свою жизнь, полную хлопот, труда и лишений. Вспоминала мужа. Однажды подумала, что со смертью Толепа умерла еще одна людская тайна. Что связывало его в молодости с Ерали и Адайбеком? Что потом разбросало их, если они дружили? Она припомнила, как Толеп проговорился однажды, что первая жена, которую он похоронил совсем молодой, была сестрой его близкого друга. Может быть, она была сестрой Ерали? Вытянуть из Толепа лишнее слово, пожалуй, было потрудней, чем выпросить у Адайбека овцу… Да и крутоват оказался старик, тяжел на руку, чего греха таить… И впервые старой женщине стало больно от мысли, что у мужа было что-то свое, какая-то своя тайна, в которую он не посвятил ее при жизни. А были ли у нее тайны от Толепа? Наверное, какие-то были, забытые теперь ею самой…

Стояло жаркое лето. От зноя поникли густые травы, еще недавно расходившиеся волнами. От сухого ветра, беспрестанно дующего с юга, судорожно трещали стебли. Жамал видела через дверной проем, как порыжели вдалеке пески, а ближе ослепительно белел выпаренный солнцем панцирь такыра. Черные скворцы не улетали от колодцев, и она слышала, как старики зычными окриками осаживали детей, так и рвавшихся бить присмиревших птиц.

И она вспоминала слова Толепа, сказанные им перед последним выездом на жайляу: «Мы с Ерали дружили в юности, но наша дружба не выдержала испытаний. Пусть наши дети растут вместе. Пусть у них будет общая цель в жизни. И ты все время должна заботиться об этом…» Со спокойной, усталой грустью Жамал думала о том, что не успеет выполнить наказ мужа: судьба ее сыновей неопределенна, и она не может угадать их будущее. Закрывались глаза, но даже в дремотной слабости она не переставала думать об Амире и Махамбете, плыли перед ее взором знакомые картины, стоял в ушах неутихающий шум жизни, приходили ее запахи. И не было возле умирающей женщины ее детей, потому что они были табунщиками, как их отец, которого Жамал тоже редко видела в доме.

Они бывали в ауле наездами…

И в один из своих наездов в аул Махамбет с Амиром придумали новое развлечение. Они решили рыть колодцы, состязаясь друг с другом. Рядом на лужайке несколько девушек, торопясь, ставили юрту. Немедля собралась толпа.

Джигиты, каждый на своем месте, раздетые до пояса, играя мускулами, вгоняли лопаты в землю. Они копали, наваливаясь на черенок животом, подражая знаменитому колодцекопателю Сатыбалды, однажды заезжавшему к ним в аул.

Людей снова захватило состязание.

— Амир! — кричала одна сторона. — Молодец, Амир!

— Давай, Махамбет! — подступала вторая к самому краю колодца, чуть ли не ловя руками взлетающие вверх комья влажного песка. — Ты что? Устал! Шевелись!.. Не поддавайся!..