Колокол и держава

Разобравшись с мирскими делами, можно было подумать о душе. Как только государь смог ходить, он приказал отвезти себя на молебен в Троице-Сергиеву лавру. Тяжело опираясь на посох, долго стоял посреди монастырского двора, оживляя в памяти то жуткое февральское утро, когда их семью врасплох захватили люди Шемяки. Вспоминал своего полураздетого отца, униженно молившего о пощаде, и себя самого, шестилетнего княжича, в смертном страхе прятавшегося на колокольне. И теперь, стоя на этом самом месте, государь вдруг понял, что его спасение было неслучайным, оно означало, что Господь уже тогда предназначил его для будущих великих дел… [45]

Глава 12. Анафема

1

Стылым декабрьским утром Умилу разбудил стук в дверь. На пороге стоял дьякон уличанской церкви Спаса отец Полихроний.

– Наших еретиков ночью привезли, – опасливо озираясь, низко прогудел. – И твой Герасим с ними. Говорят, всех на кострах сожгут! Вот страсть-то! Ты бы, раба Божья, сходила к владыке Геннадию. Может, смилуется?

Умила тупо посмотрела ему вслед, не в силах пошевелиться. Опомнившись, стала торопливо одеваться. Проснулся сын Мишка, спросил, позевывая:

– Ты куда, маманя?

– Я скоро, сынок, – пробормотала Умила, накидывая платок.

Заутреня в Софии еще не кончилась, но владыки на службе не оказалось. Когда прихожане стали расходиться, Умила подошла к соборному протоиерею и, поцеловав ему руку, спросила, где можно увидеть владыку Геннадия.

– На что тебе владыка? – насторожился протоиерей.

– Хочу за мужа просить, – волнуясь, прошептала Умила.

– Так ты подружия отца Герасима? – вспомнил ее протоиерей. – Вот горе-то! Весь наш причт его жалеет. Это доминиканец Вениамин, черная душа, его оболгал.

– Мне бы поговорить с владыкой! – напомнила Умила.

– Опоздала ты, раба Божия, – вздохнул протоиерей. – Нет у нас больше владыки Геннадия. Намедни наехали государевы люди, клобук с него прилюдно сорвали, по ланитам отхлестали и увезли в Москву. А донес на него его же келейник, будто бы брал владыка с попов мзду за поставление. Вот такие у нас ноне дела творятся! – с тяжелым вздохом заключил протоиерей и ушел в дьяконник[46].

Расспросив знакомых, Умила узнала, что приговоренных содержат в Покровской башне Детинца. У ворот башни ее остановил московский стражник с бердышом.

– Чего надо?

– Муж у меня тут! – всхлипнула Умила. – Мне бы повидаться!

– Не велено! Пошла отсюда! – прикрикнул стражник, ткнув ее в грудь тупым концом бердыша.

– Что тут у вас? – раздался чей-то повелительный голос.

Обернувшись, Умила увидела незнакомого боярина.

– Да вот жененка к мужу пришла. Говорю нельзя, а она не уходит!

– Мне бы только повидаться, господине! – рухнув на колени, взмолилась Умила.

– Ладно, впусти ее, – поморщился боярин.

Отворив окованные двери, стражник впустил Умилу в полутемное, холодное нутро башни. Здесь пахло мочой и погребной сыростью. На грязном полу, тесно прижавшись друг к другу, сидели приговоренные.

– Что, продрогли, богохульники? Ништо, завтра вас согреют! – ухмыльнулся стражник. – Который тут Герасим? К тебе пришли.

С пола поднялся узник, в котором Умила не сразу опознала мужа. Они отошли в дальний угол, и тут силы изменили ей. Сотрясаясь в глухих рыданиях, припала к груди Герасима, а он гладил ее по голове как маленькую, бормоча слова утешения.

– Как ты, свет мой? – гнусавым от слез голосом наконец смогла выговорить Умила.

– Теперь уже недолго осталось, – печально усмехнулся дьякон. – Рад, что свиделись напоследок. Жаль только, что Мишку обнять не доведется. Как он?

– Книгочей растет, весь в тебя. Уже всю Псалтырь дочитал, – слабо улыбнулась Умила.

– Ну все, хватит ворковать, голуби сизые! – рыкнул стражник. – Пора прощаться.

– Не ходи завтра на казнь, Милуша! – попросил Герасим. – Не хочу, чтоб ты меня таким запомнила.

Они обнялись. Внезапно лицо дьякона окаменело.

– Я ведь догадывался про вас с братом! – с трудом выговорил он. – Хочу знать перед смертью: Мишка – мой сын или Дмитрия? Только не лги!

Умила утерла слезы и, прямо взглянув в глаза мужу, бестрепетно ответила:

– Твой! Чем хочешь поклянусь!

– Ну, слава Тебе, Господи, – облегченно вздохнул Герасим. – Теперь и умирать не так страшно.

Вернувшись домой, Умила долго сидела в бабьем куте, бессильно уронив на колени руки, пока не принудила себя подняться. Надо было обряжаться по дому, доить корову, покормить сына. В рассеянности растопляя печь, сильно обожгла лучиной руку. Глядя на мгновенно вспухший волдырь, Умила подумала о страшных огненных муках, которые завтра придется вынести мужу. И тут ее осенило. Надо задобрить палача, чтобы он облегчил страдания Герасима! Денег у нее давно не было, но уцелели украшения, подаренные первым мужем: серебряные височные кольца, сережки с колтками, золотое обручальное кольцо с бирюзовым камушком и ожерелье из речного жемчуга. Сложив все в холщовый мешочек, Умила побежала на Духовское поле.

2