Колокол и держава

Каждый день горожане ждали ледохода, но лукавый Ильмень снова всех перехитрил. Рыхлый лед истаял прямо в озере, и однажды утром там, где еще вчера расстилалась снежная равнина, разлилось искрящееся безбрежное море.

А солнце все припекало, и вскоре в прогретое ильменское мелководье со всех рек и речушек устремились на нерест косяки щук, судаков, лососей, окуней, сырти, лещей и даже заглянули мимоходом из Варяжского моря вальяжные осетры. С особым нетерпением горожане ждали, когда по Волхову сплошным потоком пойдет ладожский сиг. В этот день стар и млад бежали к реке, чтобы вершами, сетями, бреднями, а кто и просто корзинками выхватывать из воды бьющееся живое серебро.

Ильмень запестрел рыбацкими парусами, поозеры спешили ухватить короткую весеннюю путину. В селах запахло свежими огурцами – это начался лов снетка, или по-местному «курвы». Карликовую рыбешку готовили впрок, вялили, солили, сушили, жарили в молоке. Люди наедались до отвала перед длинным Петровским постом, собаки от сытости даже перестали брехать на прохожих.

Перекупщики на «живорыбках» забирали улов прямо в озере, а возле Юрьева монастыря их уже поджидали, стоя по пояс в воде, местные торговки. В мокрых юбках, с тяжелыми корзинами в руках, дюжие бабы рысью мчались в город, и их пронзительные голоса перекликались с такими же пронзительными криками залетевших с озера вечно голодных чаек.

…В этой весенней суматохе Умила поначалу совсем потерялась. Рядом не было многоопытной Матрены, и совсем не осталось денег, чтобы заплатить за рыбу перекупщикам. К счастью, уцелела корчага с вином, которое отец Герасим берег для церковных треб, и, загрузив ее в челн, Умила рано утром сама отправилась в озеро покупать рыбу. Тяжелый челн плохо слушался весел, сильное течение то и дело разворачивало его бортом, и она совсем выбилась из сил, пока не выбралась на озерный простор.

Вдалеке показалась курносая рыбацкая сойма с обернутым вокруг короткой передней мачты выгоревшим парусом.

– Рыба есть? – подплыв к сойме, крикнула Умила.

– Бери сколь хочешь, ежели мошна дозволяет, – сипло ответил ватаман с дочерна обожженным весенним солнцем лицом.

– Денег нет, зато вино есть!

Поозеры оживились. Перегнувшись через борт, ватаман принял из рук Умилы корчагу и сделал пару глотков. Заросшее жесткой щетиной лицо расплылось в довольной ухмылке:

– Доброе винцо!

В лодку тотчас полетела полусонная рыба: колючие судаки, тяжеловесные лещи, серебристые жерехи, похожие на змей вьюны. Назад тяжело осевшая лодка плыла по течению сама, а на причале Умилу уже поджидал повзрослевший за эту страшную зиму сын Мишка. Вдвоем они перетаскали рыбу в лавку и стали ждать первых покупателей.

День был воскресный, люди шли по Великому мосту нескончаемой чередой. Помня уроки Матрены, Умила торговала весело, цену не задирала, рыбу отвешивала «с походом». Вырученных денег хватило, чтобы заплатить перекупщику, обещавшему доставлять ей свежий улов.

2

…В то утро, открывая лавку, Умила привычно загадала: если первым покупателем будет мужчина, день принесет удачу. Первым подошел дородный батюшка со своей попадьей, так что примету можно было толковать и так и эдак. Впрочем, торговля шла бойко, и Умила подсчитала, что с сегодняшней выручки сможет заплатить пастуху и еще немного останется старому псаломщику, который обучал Мишку письму и устному счету. Нераспроданную «дроблю» отдала знакомым поденщицам, которые солили ее впрок, забирая в счет платы рыбьи потроха, чтобы топить из них жир для каш и светильников.

Умила уже собиралась запирать лавку, когда на нее упала чья-то тень. Закрываясь щитком ладони от садящегося в озеро багрового солнца, она увидела перед собой чужестранца в коротком плаще и сдвинутом набекрень берете.

– Не узнаешь, Милуша? Это же я! – произнес странно знакомый голос.

Ноги подкосились, и Умила опустилась на пустую рыбную корзину.

– Откуда ты взялся? – наконец произнесла она пресекшимся от волнения голосом.

– Прямиком из Рима, – улыбнулся Дмитрий.

Они шли по Ильиной улице, и прохожие с любопытством разглядывали странную пару – мужчину иноземной наружности и женщину в онучах и застиранном сарафане, поблескивающем рыбьей чешуей. Чувствуя на себе эти взгляды, Умила испытывала острое чувство неловкости. Сколько дней и ночей она мечтала об этой встрече, и вот теперь Дмитрий увидел не ее, а постаревшую, насквозь пропахшую рыбой торговку.

Поднявшись на крыльцо, они вошли в дом. Дмитрий подался было к ней, но Умила, отстранив его, ушла за занавеску в бабий кут, чтобы умыться и хоть немного привести себя в порядок. Когда вернулась, Дмитрий сидел в углу под иконами и молча смотрел на нее. Потом глухо сказал:

– Я уже знаю про Герасима. Расскажи, как все было.

…Когда Умила умолкла, Дмитрий долго потрясенно молчал.

– Где схоронили? – наконец смог вымолвить он.

– На кладбище не разрешили, так я его в саду закопала.

– А как наш сын?

– Растет, мне помогает. Только знаешь… – Умила замялась, подыскивая слова. – Он ведь Герасима отцом считает, да и мужу я перед казнью поклялась, что Мишка – его сын. Так что пусть все остается как есть…