Колокол и держава

Долгая осада несла свои тяготы и для осаждающих. Огромное войско уже опустошило округу и проглотило монастырские припасы. Пришлось срочно затребовать продовольственные обозы из Пскова. Но гораздо тяжелее приходилось защитникам Новгорода. Лазутчики доносили, что в город набилась тьма народу из окрестных деревень, что на Торгу не купишь хлеба ни за какие деньги, того гляди скоро дойдет до людоедства. Много жителей погибло от пушечных ядер. Уже началось моровое поветрие, люди мятутся промеж собой, одни хотят биться, другие кричат: хотим к Москве! Бояре сидят тихо как мыши, и только дьяволица Марфа Борецкая никак не угомонится. Все, что имела, раздала голодным, всюду поспевает, всех уговаривает стоять до конца.

Снова приезжали просить мира новгородские послы. Они уже перестали ставить свои условия, а только смиренно спрашивали: чего хочет государь? Наконец этот ответ прозвучал, и каждое слово в нем было как гвоздь в крышку гроба: «Вечу не быть, колоколу не быть, а государство все нам держати!»

Взрывом негодования отозвалось вече на эти неслыханные требования, горячие головы даже предлагали сделать вылазку, но сил уже не было. 28 декабря сложил крестное целование Великому Новгороду служилый князь Василий Гребенка-Шуйский. Его не удерживали. Старый воевода покидал город с понурой головой, провожаемый молчаливыми толпами горожан. Иван Васильевич принял князя Шуйского с честью, до поры ни словом не обмолвившись о том, что скоро заберет себе и его владения.

Снова явились новгородские послы. Но на этот раз вместо кнута Иван Васильевич приготовил им пряник, пообещав «золотым поясам» не трогать их вотчины, освободить от службы в московском войске за пределами Новгородской земли и не выводить отсюда людей. Заведомо зная, что не сдержит своего слова, великий князь, однако ж, не испытывал угрызений совести, с детства усвоив заповедь: нет такого обещания, которого нельзя нарушить ради государева дела.

Окрыленные бояре легко согласились с требованием отдать половину земель Софийского дома и всех новгородских монастырей. Зато для владыки Феофила это стало страшным ударом. Славно же отблагодарил его великий князь за все старания, за скрытую помощь Москве, за бегство владычного полка на Шелони! В один миг новгородская церковь лишилась большей части своих богатств, и в этот же самый миг пугливый и угодливый Феофил из скрытого союзника Москвы обернулся ее скрытым ненавистником.

А торг еще продолжался. Чтобы сохранить видимость приличий господа просила, чтобы государь закрепил условия мира крестоцелованием. В ответ прозвучал надменный отказ: господин не дает клятв своим слугам! Ну, пусть хотя бы его бояре поцелуют крест! – настаивали послы. Нет и снова нет! Пришлось утереться.

И настал черный для новгородцев день 13 января 1478 года. С протяжным скрипом отворились городские ворота, впуская московские полки во главе с Федором Хромым и Стригой-Оболенским. Сам великий князь в покоренный Новгород въехать поопасался – в городе еще свирепствовал мор.

Два дня спустя во всех пяти концах новгородцы присягали московскому государю. Полуживые от голода и болезней горожане целовали крест и послушно повторяли присягу, хотя имелось в ней позорное, допрежь немыслимое обещание доносить друг на друга, если кто замыслит худое против государя. И это стерпели: снявши голову, по волосам не плачут.

Тем временем великий князь начал распускать войско, чтобы не кормить его понапрасну. Первыми отправил псковичей, словно в насмешку одарив их позолоченным кубком и злющими, как псы, новыми наместниками. Псковичи были и этому рады. Дозволил сохранить вечевые порядки, и на том спасибо! Вместе с псковичами отправлен был домой и князь Данила Холмский, к которому Иван Васильевич еще питал остуду.

А вот с братьями – Андреем Большим и Борисом Волоцким – Иван Васильевич совершил промашку. Пожадничал, забрал всю новгородскую добычу себе, а их спровадил с пустыми руками, и теперь братья на все лады проклинали Иванову алчность. Себе отхватил земель немерено, дань серебром, да еще триста возов всяческого добра, а им за все труды и осадные мытарства – шиш да кумыш! Знал бы Иван Васильевич, чем это потом аукнется, умерил бы свою скупость, зато для новгородцев она обернется спасением от еще больших бед.

Но это будет потом, а пока великий князь уже в который раз поднимался на крышу Георгиевского собора Юрьева монастыря, чтобы с высоты этого сурового великана рассмотреть лежащий у его ног Великий Новгород. И всякий раз его охватывала буйная, подмывающая радость. Сбылось то, к чему он шел столько лет, сделано великое дело!

5