Колокол по Хэму

«Билл, прежде чем ты сможешь писать о людях, ты должен стать цивилизованным человеком». — «Что такое цивилизованный человек?» — спрашивает Ледерер, и я отвечаю: «Быть цивилизованным — значит обладать двумя качествами — состраданием и умением держать удар. Никогда не смейся над человеком, которому не повезло. И если тебя самого постигнет неудача, не проклинай судьбу. Держи ее удары и сохраняй самообладание». Точно так же, как я держал твои удары, Лукас. Ты чувствуешь, к чему я клоню?

— Понятия не имею.

— Это не важно, — сказал Хемингуэй. — Главное, что я дал тебе больше советов о том, как хорошо писать книги, чем лейтенанту Ледереру. Из всех советов, которые он от меня получил, самым ценным был последний.

— Какой именно?

— Я предложил ему отправиться домой и попробовать свой виски. — Хемингуэй заулыбался так широко, что я увидел в свете звезд его сверкающие зубы. — Китаезы всучили ему два ящика бутылок с чаем.

Несколько минут мы молчали. Когда задувал ветер, брезент над нашими головами почти не шевелился, зато сухие тростниковые стебли трещали, будто игральные кости в оловянной кружке.

— Самая главная трудность — писать правдивее правды, — заговорил наконец Хемингуэй. — Именно поэтому я предпочитаю вымысел реальности. — Он поднял свой бинокль и оглядел темный океан.

Я понял, что тема исчерпана, но продолжал допытываться:

— Книги живут дольше человека, ведь правда? Я имею в виду, дольше своего автора.

Хемингуэй опустил бинокль и посмотрел на меня.

— Да, Джо. Сдается мне, ты все-таки увидел подлодку и ястреба. Книги живут дольше. Если они хоть на что-нибудь годятся. А писатель всю жизнь проводит в одиночестве, каждый день заглядывая в бездну... Может быть, ты действительно понял. — Он опять поднес к глазам бинокль. — Расскажи мне все с самого начала. О том, как возникла эта путаница и как все запуталось еще сильнее.

Я рассказал ему все, умолчав лишь о допросе Шлегеля и свертке, который лежал в коровнике.

— Значит, ты полагаешь, что целью первой передачи было заманить нас сюда? — уточнил он.

— Да.

— Но не только нас с тобой. Вероятно, они ожидали, что мы притащим сюда «Пилар» и остальных.

— Возможно, — согласился я. — Но, по-моему, это несущественно.

— Что же тогда существенно, Джо?

— То, что мы с вами находимся здесь.

— Почему?

Я покачал головой.

— Я и сам не все понимаю. Шлегель сказал, что в операции участвует ФБР, но, должно быть, он имел в виду только Дельгадо. Я не верю в то, что Гувер связался с немцами. Это чистый вздор.

— Почему бы и нет? — возразил Хемингуэй. — Кого он больше всего боится? Нацистов.

— Нет.

— Коммунистов?

— Нет. Гувер боится упустить власть... контроль над ФБР.

Коммунистический переворот в Штатах страшит его куда меньше.

— Какое же отношение к его страхам имеет эта запутанная кубинская история? — спросил Хемингуэй. — Ведь люди в первую очередь руководствуются страхом, а уж потом — другими эмоциями. Во всяком случае, так подсказывает мой опыт.

Его слова заставили меня задуматься.

* * *

Плотик пересек линию прибоя ровно в двадцать три ноль-ноль. Потом мы увидели две темные фигуры, тащившие плотик по мерцающим волнам на узкую песчаную полоску, которая отчетливо виднелась в свете звезд. Потом они вскрыли контейнер, вынули закрытый фонарь, повернули его окошком к темному океану и начали передавать сигналы.

Десять секунд спустя на ходовом мостике в нескольких сотнях ярдов от нас блеснули едва заметные вспышки — две точки, два тире, одна точка. Потом вновь воцарилась темнота, в которой раздавался шорох прибоя.

Мы с Хемингуэем следили за тем, как лазутчики выпустили воздух из плотика, уложили его в ближайшую впадину — в трех расщелинах от нашей — и закопали, звякая лопатами и негромко переругиваясь по-немецки. Потом они зашагали вверх по холму к тому самому дереву, которое мы отметили днем как «идеальное» укрытие.

Мы с Хемингуэем выползли из-под брезента и, опустившись на колени в зарослях, смотрели, как агенты поднимаются по склону в семидесяти шагах от нас. Ветер и прибой заглушали голоса, но ветер дул с их стороны, и мы услышали несколько слов по-немецки. Над зарослями возвышались только их плечи и головы, видимые в свете звезд, но потом и они исчезли, когда лазутчики вошли в тень дерева.

Хемингуэй приложил губы к моему левому уху:

— Мы должны двигаться следом за ними.

Я кивнул.

Внезапно их фонарь подал два сигнала. На гребне в тридцати ярдах от нас, едва видимая сквозь стебли и обломки тростника, мигнула одинокая вспышка другого фонаря, более слабого.

— Будь я проклят, — шепнул Хемингуэй.

Мы поползли по-пластунски вверх по склону, цепляя запястьями ремни автоматов и направляя их стволы прямо перед собой.

И вдруг совершенно неожиданно началась стрельба.

Глава 24