Колокола весны

Жизнь — сито. Сюда зёрна, сюда сор.

Куда мы с Гордеем попали? В зёрна? В сор?

Кто знает…

А интересно… А почему это, а за какие это тыщи выбрал я себе в пастыри Гордея? Что нас связывает?

И вообще, почему человек выбирает в друзья именно того-то и того-то, а не другого кого?

Что нас прибивает друг к дружке? Годы?

Гордей побогаче годами, на пяток лет постарше.

Однако я дал ему прозвище Молодой. Прозвище, конечно, шутливое. С подначкой.

Когда Гордей в настроении и ему охота немножечко шильнуть меня, он называет меня Ямщиком. Намёк на мои вечные разъезды…

Так что же нас держит вместе? Холостая, пустая жизнь? Ничто позади? Ничто впереди? Одинаковые неудачи?

Пожалуй…

Учились заочно в одном институте.

Он бросил на третьем курсе.

Я кончил.

Но жизнь нас уравняла.

Ни он, ни я и дня не проработали на земле, о чём мечталось с детства.

Кто в том виноват? Сытость, лень сердца и ума, страх перед ответственностью?

Гордей затаил обиду на весь белый свет. Отгородился от жизни газеткой.

Я суетился, носился по стране из края в край, как бешеный телок по загородке. Всё доказывал и себе, и Гордею, и Бог весть кому ещё, что я-то и здоров, что я-то не какой-нибудь там прибитый мешком ваньзя, всю жизнь лез в Книгу Гиннесса…

А эффект?

А эффект таки одинаковый. Нулевой.

Один проспал себя под газеткой. Другой проспорил, прокатал себя.

Ни своего колоска, ни родной кровинки…

Тогда зачем я жил? Для чего живу? Лишь чтоб возить в музей далёкую землю?

Та земля — памятник во вчера ушедшим и не укором ли будут нам с Гордеем их смерти?

Сорок ещё не вечер.

Ходит же по земле душа, которая могла бы понимать меня. Встретить бы, опереться бы на родное плечо, почувствовать себя нужным, необходимым.

Эхма, ослабнет человек — слабее воды, а укрепится — крепче камня…

Я ловлю себя на том, что шарю глазами по противоположному берегу. Ищу Раису.

И успокаиваюсь, когда нахожу её на самом бугре.

Облитая золотом закатного солнца, она махала, конечно же, мне рукой.

Правда, вряд ли она могла меня видеть против солнца далеко внизу, в плотной тени. Но тогда кому же ещё могла она зовуще махать?

Постой, постой…

Боже, да как я раньше до этого не допёр?! Не будь этого, чего б ты и звала меня?

Тебя ж наверно по моему письму-слезнице откомандировали ко мне в жёны! Как говорится, целевым назначением.

Прочитали мою слезницу и сказали: надо выполнять. Москва не может не уважить. Писанину не будем размазывать. Поезжай!

Вот подполковник на пятый день и проявись по моей грамотке у меня на фазенде.

А ты припоздала. Женщины всегда опаздывают, особенно красивые. И представилась, хитрюшка, корреспонденткой… Это ж так, для блезиру… Тонкая дипломатия. Я ж теперь всё понимаю!

Ну в самом деле.

Не брякнешь же ты, что приехала ко мне в жёны? А корреспондентка… Удобно…

Всё вызнаешь про меня. Взвесишь. Присмотришься. Притрёшься. А там и картёшки на стол…

Эх да Раиска!

Зови не зови, я сейчас и без зова явлюсь к тебе. Не стану ждать вечера. Я тебе сейчас бухну: будь моей!

Я так долго шёл к тебе. Сколько объездил, сколько обежал, а тебя всё не встретил. Ты сама приехала ко мне. Это Боженька сжалился надо мной да и пошли тебя мне в Дар с небес.

Мой божий подарок…

Последнее божье мне подношенье…

Я иду… Я иду к тебе, жаль моя…»

19

Валерка подобрался встать.

Но тут же снова рухнул в вязкий уют ила.

Свежий холодок вечера выступил над водой. Валерке расхотелось вот так сразу выбираться из чёрной томной теплыни, и он, зябко передёрнувшись, ещё глубже зарылся в самые недра жара, что скопил день-год.

Уже порядочно отдохнул Валерка.

На душе было хорошо, сладостно-дремотно. И было он уже задремал, как до его сторожкого уха добежало с дороги бедовое пенье. С подплясом:

— Я искал тебя, эх, повсю-уду,
Ты нужна мне навсегда.
Трогать я тебя, эх, не бу-уду,
Ты скажи мне только "да!" Асса!.. Асса!..

Похоже, певун был под большими градусами и угарно наплясывал лезгинку.

Уж этой лезгинки Валерка накушался выше глаз в Насакирали. Нож в зубы и ну настёгивать, и ну шутоломить.

И даст же Бог людям танец!

Пьянь болотную Валерка обегал. «Вот эти дятлы рюмкой роют себе могилу… Не буду им мешать…»

Нарвись, эти мордохваты ещё примут в кулаки. Угладят бока. Начистят хариус кирпичом.

Уж лучше кружком обмахнуть беду. Уж лучше подальше от глаз куражных тундряков.

Но Валерку разморило. Ему лень вставать.

Однако голос приближался.

Надо, думает Валерка, что-то предпринимать, и в следующее мгновение он с падающим сердцем впотаях, лихорадочно натирает лицо, голову, уши илом.

Наконец всё, что выступало над водой, вымазано в чёрный ил.

Замаскировался. Решил не высовываться. Лучше отсидеться, переждать певуна.

Но чем ближе тот подходил, у Валерки все сильней потряхивало поджилки. Бедное сердчишко так и обламывалось.

А шут его знает, что у этого шансоньетика на умке!

Увидит, пульнёт с дороги каменюкой. Доказывай тогда, что ты не трогал его первым.

«Мне такой бейсбол не нужен!..»

Страх вскидывает Валерку на ноги.