Колонисты

Молодой человек побрел к реке и скоро вышел на поросший густой травой берег. Неторопливое течение реки успокоило его. Филип сел на землю и стал смотреть на водную гладь, потом на лес вдалеке. Если бы он был птицей, он перелетел бы через реку, через лес и полетел на юг, туда, где на равнине разбросаны вигвамы, а у озера расстилается кукурузное поле и стоит школа. Если бы он был птицей, он сторонился бы кукурузного поля — там меткая рука с легкостью бросит в него камень или палку.

Филип старался угадать, что делает сейчас Витамоо. Может быть, толчет в ступке зерно, чтобы приготовить обед. Он так живо представил себе ее тонкие пальцы, гибкие руки, изящную шею, смуглые щеки и глубокие черные глаза, что у него заныло сердце.

Как-то в таверне Филип услышал песню, которую весело и лихо распевали подвыпившие гарвардские студенты. Слова этой песни запали ему в душу. Филипу песня совсем не казалась веселой, он вспоминал ее в минуту грусти и печали. И пел ее, только когда оставался один. Сейчас он пел ее для Витамоо, которой не было рядом.

Я у моря сидел, праздно слушал прибой,
На ленивые волны глядел.
Наблюдал, как вдали над лазурной водой
Неба край поутру розовел.

И послышался вдруг за моею спиной

Нежный девичий голос. Летел он, звеня.
Индианку увидел я с темной косой
И с глазами, что сразу пленили меня.

«Чужестранец, послушай, — сказала она, —

Мой отец правит этой землей,
За холмами мой дом, стань хозяином в нем,
Я же буду твоею женой».

Улыбнулся я ей, головой покачал.

«Нет, — ответил, — остаться с тобой не могу,
Я вернуться невесте своей обещал,
Что на дальнем туманном живет берегу».

«Что ж, — вздохнула, — не быть нам, как видно, вдвоем,

Если ждут тебя в дальней стране.
Возвращайся домой, но, целуя ее,
Вспоминай иногда обо мне».

Там о борт корабля с плеском билась волна.

Я матросам велел поднимать паруса
И на берег смотрел, где застыла она,
Прикрывая ладонью от солнца глаза.

Без печали о ней в море не было дня.

А когда возвратился домой,
Я узнал, что невеста забыла меня
И что стал ее мужем другой.

Индианка моя! Ты одна мне нужна.

Я оставил свой дом, и семью, и друзей.
И родною мне стала чужая страна,
Где я счастливо зажил с любимой моей.

Супружеская жизнь Присциллы с Нейтаном Стернзом не продлилась и года: через десять месяцев после свадьбы муж Присциллы заболел оспой и умер. Брак их оказался вполне сносным, и ее худшие опасения не подтвердились. Конечно, у Нейтана не было так нравившегося Присцилле светского лоска и галантных манер, зато он был предан жене всей душой. В денежных вопросах муж предоставил Присцилле полную свободу и охотно разделил с ней свое состояние. Однако не все досталось супругам поровну: Нейтан был страстно влюблен в свою жену, чего никак нельзя сказать о Присцилле. Но со временем она начала испытывать к мужу более теплые чувства, напоминавшие искреннюю привязанность. Когда он умер, Присцилла плакала, потому что потеряла друга. Чтобы утешиться и развеяться, вдова Стернз энергично взялась за управление имуществом, которое унаследовала от покойного мужа.

В своем роскошном особняке на севере Бостона Присцилла поселила Энн Пирпонт и создала юной поэтессе все условия для творчества. В бостонском обществе о двух молодых женщинах тотчас стали ходить самые разные слухи, а к дверям их дома вереницей потянулись поклонники, которые обхаживали Присциллу из-за ее денег, а Энн — за девичью свежесть и красоту. Однако все они неизменно получали от ворот поворот. Энн хранила верность Джареду, и то письмо, которое он прислал с Багамских островов, лишь укрепило ее решимость дождаться любимого. Присциллу же не интересовали романы, куда больше ее занимали хитрости капиталовложений.