Григорий сел, хоть ему было и неудобно.
Диван располагал к тому, чтобы развалиться на его мякоти, но только не в присутствии руководителя будущей сверхдержавы.
– Одиннадцатого марта тебя прэдставили к «Красному знамени». Потом решили обойтись орденом «Александра Невского». А когда ты сбил пятый самолет врага, снова в наградной лист вписали «Знамя». Но ты отказался. Пачэму?
– А у меня уже есть, – усмехнулся Быков, касаясь ордена на груди. – Незаслуженный.
– Теперь, значит, заслужил?
– Да, отец.
Сталин покивал задумчиво.
– Твой рапорт я, признаться, порвать хотел и выбросить, но потом мнэ стали докладывать о твоих побэдах, и я перечитал его заново. Подумал, что это вовсе и не каприз, а трэзвое решение моего повзрослевшего сына.
– Войну выигрывают не именем, а умением.
– А Бабков? Он достоин?
– Да. Бабков – великолепный тактик.
Вождь снова кивнул.
Сжал зубами папиросу, чиркнул спичкой, закурил, выпустил струю ароматного дыма – все это он делал не спеша, с толком, чувством, расстановкой.
– Пока побудешь комэском, – решил Сталин. – Осэнью подумаем. Одно условие – больше никаких авантюр!
– У меня больше нет братьев, – улыбнулся Быков.
Вождь хмыкнул только.
– Отец…
– М-м?
– Благодарить надо не меня.
– А кого?
– Поликарпова.
– Конструктора?
– Без его самолетов мы бы погибли.
– Вот как?
– Просто не ушли бы от погони.
– Мнэ говорили. «По-7»?
– Это лучший в мире истребитель.
– А «Яки»?
– И «Яки», и «лавочки» хороши, но «По-7» лучше.
– Все КБ хотят, чтобы заводы выпускали именно их самолеты, – проворчал вождь. – Яковлев – самый настырный. Туполев, хоть и брыклив, а тоже зубаст…
– Надо вернуть Поликарпову его людей.
– Это можно.
– И пустить «По-7» в серию.
– Это сложнее.
– «Все для фронта, все для победы!», отец.
– Хм.
– Для фронта, а не для хитрожопых Яковлевых.
Сталин рассмеялся, выдыхая дым, и закашлялся.
Маша на Григория рукой, он выговорил, перхая:
– Хорошо сказал! Ладно, подумаем…
Открыв неприметную дверь, он повел головой, кого-то приглашая войти.
Вскоре порог переступил Яков Джугашвили.
Выбритый, отмытый, во всем чистом, он все еще поражал худобой и впалыми щеками – концлагерная бурда кому хочешь жирку убавит.
– Брат! – расцвел Яков.
Быков молча улыбнулся и обнял «родственничка».
Вспоминая при этом Юрку Сегаля, который попал в плен к душманам.
Это было трудно – вызволять, но рота сделала это.
А командир тогда скупо улыбнулся и сказал…
– Мы своих не бросаем, – вслух произнес Григорий.
– Что думаешь дальше делать? – спросил Сталин у Якова.
– У меня одна дорога – на фронт, – нахмурился Джугашвили.
– Подлечись сначала, – насупился вождь.
– И откормить бы тебя не мешало, – добавил Быков.
– Счет у меня к фрицам, – сжал кулаки Яков, – крупный счетец…
– Ты бы пока написал обо всем, – посоветовал ему Григорий.
– О чем?
– О Заксенхаузене.
Яков помрачнел и закатал рукав.
– Этот номер уже не стереть. Заклеймили, как скотину!
– И об этом напиши. И о газовых камерах…
– Это – да…
– О том, как из детей кровь выкачивали…
Джугашвили вздохнул прерывисто.
– Как на людях опыты ставили… Обо всем.
Иосиф Виссарионович сощурил глаза, затягиваясь, и покивал:
– Вэрно. Пусть малодушные знают, что в плэну куда страшнее, чем на пэредовой. А ты, – обратился он к Быкову, – коль уж так радеешь за Поликарпова, сам все проинспектируешь. И кабэ, и завод. Тебя вызовут. Все, идите, мне работать надо…
Внизу, в зале Григорий заметил Берию.
Нарком нервно вздернул голову, блеснуло пенсне, и Быков успокаивающе кивнул.
– Все в порядке, Лаврентий Павлович, – сказал он.
Бледно улыбаясь, Берия погрозил ему пальцем и поспешил на доклад.
«Трудяга», – подумал Григорий, глядя наркому вслед.
Столько работы переть на себе, это надо уметь.
Расскажи правду будущему либералу, заскучает ведь.
Дерьмократам-либерастам куда ближе брехня про «кровавую гэбню» да про сексуальную ненасытность Берии.
Подумали бы, чмошники, когда наркому по Москве кататься, под юбки заглядывать, ежели столько дел на тебе – и госбезопасность, и милиция, и погранвойска, и пожарная служба, и дороги, и ЖКХ…
Все на нем.
И ведь справлялся, «эффективный менеджер». А скоро на него и атомный проект навесят…
– Лаврентий Павлович! – окликнул Быков. – А мои как?
На секундочку остановившись, Берия сказал, едва повернув голову:
– Борщ казенный лопают. Пилоты-проглоты…
На Малино-1 «пилоты-проглоты» вернулись на следующий день – бдительность не терпела суеты.
Григорий устал, но все равно ощущал себя победителем, и виктория, им добытая, была наитруднейшей.
Тут даже не в спасении Яшки дело, а в спасении «лучшего в мире самолета».
Ей-богу, стоило рискнуть для такого-то дела.
Безусловно, «По-7» недолго продержится на пьедестале – и сто девяностый «фоккер» его поджимает, и новые модели «Мессершмиттов».
Немецкие авиастроители не стоят на месте.
Но, если он сможет реально помочь Поликарпову, то появится и «По-8», и «По-9», а там и до реактивного истребителя недалеко…
Вот только…
Быков призадумался. Тут он не спец…
Год спустя Николай Николаевич скончается от рака. И как быть?
Предупредить? А как?
Так, мол, и так, Николай Николаевич, опухоль у вас?