Кольцевой маршрут

Его лицо беспрестанно подёргивалось. Глядеть на это было тяжело, и я посмотрел на стену. Там висела вышитая картина — розы в плетёной корзине. Наверное, их вышила та старушка, хозяйка гостиницы.

— Сколько вам лет? — спросил Гиршель.

— Тридцать два.

— Вы учились в университете?

— Начинал. Не успел закончить.

— Но вы и не крестьянин, — горькая улыбка искривила губы. — Образованный человек. Вы слушали музыку, оперу. Читали Фихте и Гельдерлина.

— Да.

Его лицо повело. Я ждал. В принципе, я бы мог убить его, маленького человечка, пока никто не пришёл. Странно, что он не подумал об этом. Но жизнь вообще странная штука.

— Я хотел обратиться к властям, чтобы вас экстрадировали, — сказал Гиршель почти бесстрастно. — У меня было такое желание.

— Знаю.

От окна доносился щебечущий птичий гомон. Видимо, створка приоткрыта. Ветер колыхал страницы книги, которую Гиршель оставил на тумбочке. Толстая книга, с чёрным кожаным корешком. Может быть, «Библия».

— Странная штука — жизнь, — наконец проговорил Гиршель, почти дословно озвучив мои мысли. — Вот вы стоите передо мной. Человек с умным и незлым взглядом. Точь-в-точь, один из бывших моих студентов. Но как это возможно? Скажите мне, как это возможно? Вы действительно чувствуете себя вправе ступать по этой земле?

— А вы хотите отнять у меня это право?

— Но ведь вы отнимали! Вы отняли это право у моей жены и почти отняли у меня.

— А теперь вы приехали отнять его у кого-то другого.

— Что?

— Вы сотрудник разведки, занимающейся выслеживанием нацистских преступников. Некоторые из них старые люди. Некоторые больны раком, как Шперлинг, он буквально разлагался заживо, пока вы его не повесили.

— Это правосудие!

У него затряслись губы.

— Да, — сказал я. — И я недостаточно образован, чтобы вам возразить. Наверное, я плохо читал Канта и Новый завет. Видите, я вам не препятствую. Вы можете опротестовать статус, выданный мне Бюро. Думаю, вы уже пытались это сделать.

Он не ответил.

В доносящийся с улицы птичий щебет вплелись детские голоса. Очевидно, школьный хор шёл на распевку. Дети пели «Радуйся», и мы молчали, пока они не прошли, и звонкая перекличка не затихла вдали.

— Так чего же вы хотите? — опять спросил Гиршель.

Почти спокойно. Он снял очки и протёр их салфеткой, вынутой из кармана фланелевого халата. Когда он засовывал салфетку обратно, рукав задрался, и я увидел номер. Синие цифры, слегка поблекшие на слабом и узком запястье.

— Я хочу знать больше о том, кого вы ищете.

— Зачем это вам?

Зачем? Я и сам не знал. Меня мучило лишь смутное чувство, что всё со всем связано, но этой иллюзией бредят наркоманы и шизофреники. И всё же я должен был убедиться в связи или её отсутствии, точно так, как ребенок прикладывает куски паззла из середины к уголку, сиротливо лежащему в стороне.

— Тут начали происходить странные вещи. Вчера кто-то бросил гранату в общежитие для мигрантов. А за несколько дней до этого произошло двойное убийство. И месяц назад — ещё одно.

Гиршель прищурился:

— Разве это не дело полиции?

— В нашей деревне слишком мало полиции. А той, что здесь, я не доверяю.

Он долго и задумчиво смотрел на меня, будто считал в уме. Толстые стёкла очков превращали глаз в аквариум.

— Вы вообще никому не доверяете?

— Почему же, — возразил я. — У меня есть жена и сын. Есть мастер, с которым я работаю, и соседи в Альбигене. Даже у такого чудовища, как я, есть друзья. Вы же к этому клоните?

Он вздохнул и потёр переносицу, сдвинув очки.

— Садитесь.

Я опустился в кресло.

* * *

Шторы были раздёрнуты.

За ними и впрямь оказался распахнутый настежь прелестный день, должно быть, последний в этом году. Старушка-хозяйка принесла кофе, настойку и тминный шнапс — видимо, для меня, потому что Гиршель не пил. Из-за солнца, нагревающего спину, и запаха кофе — настоящего зернового кофе, как я люблю, — казалось, что мы сидим в ресторанчике, в месте, где никогда не было войн.

— Человека, которого мы ищем, звали Людвиг Фолькрат. На протяжении трёх лет был комендантом трудового лагеря Хольцгамме. После входа войск он исчез, как и многие до него. Захватив чемоданчик с ценностями.

— Ценностями?

— Вы слышали шутки про золото партии, юноша? — Гиршель поднял палец и строго блеснул очками. — Иногда это не просто шутки.

Ещё бы. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что хлебные места совсем не там, где пекут хлеб. Представим себе пропускную систему на сто человек в день: сто безымянных мужчин и женщин, только что выдернутых из родных мест. Кто-то везёт с собой золото: обручальные кольца, часы… вставные зубы.

— Так дело в золоте?

— Как вам не стыдно! — Эфраим Гиршель с негодованием покачал головой. — Я, конечно, еврей, но не настолько.

— Но…