Кольцевой маршрут

— Его разыскивают не как вора, а как убийцу. Палача, ответственного за смерть тысяч людей! Уж не знаю, по велению ли воли сверху или по призванию, но он проявил многочисленные таланты в душегубстве, можете мне поверить. Каким-то образом ему удалось ускользнуть от расплаты. Еще до побега он открыл счёт в нескольких заграничных банках. Но некоторая сумма осталась, по-видимому, при нём — в банкнотах, слитках и, самое главное, в драгоценностях. По слухам, он увёз одну из редчайших драгоценностей, осевших в руках меценатов Лоебов и передаренной ими актрисе Фанни Гадо — розовый бриллиант «Клио».

— Ему будет сложно его продать.

— Это вам будет сложно, юноша, — едко сказал Гиршель. — Поверьте, на чёрном рынке можно продать абсолютно всё, и Фолькрат знает выход на этот рынок. Но к чему торопиться? Он вполне обеспечен. При известной оборотливости он сможет прожить лет пятнадцать только на денежных запасах. А если жить скромно, то и все двадцать.

— У вас есть его фотография?

— Увы, — его лицо омрачилось. — Ничего. Когда союзные войска вошли в лагерь, все свидетели были уже мертвы. Фотоархив уничтожен. Есть словесное описание, но очень неполное — описание Фолькрата ещё юношей. Сейчас ему должно быть сорок пять.

— Самый сок.

Кем бы он ни был, но я отлично понимал этого краута, моего соотечественника. Деньги, чужое имя, спокойствие… В таком возрасте хочется остепениться, жить свободно и без опаски.

Гиршель кивнул. Его круглое морщинистое лицо было печально.

— «Вейсенфельдский гвоздарь», так его звали. В таких случаях я всегда задаюсь вопросом, как случилось так, что человеческая природа настолько изощрилась, что перестала походить на природу вообще? Вот вы знаете? Я — нет. Я не могу найти ответа. Ни один раввин не поможет найти ответа — ни один!

Он отпил из чашки и ссутулился, сделавшись ещё меньше.

— У нас есть одна старая поговорка. Не задавай Богу вопросов о Боге. Так вот. С некоторых пор я боюсь задавать вопросы.

— Вы боитесь молчания или ответа?

— Всего, — медленно ответил он, отставляя чашку. — С некоторых пор я боюсь людей. Но если человек — создание Божие, значит ли это, что я боюсь Бога?

— Нет. Это значит, что вам попались плохие люди.

Старик — потому что это был старик — опять покачал головой и не ответил. В комнате воцарилась тишина. Дети больше не пели.

Вошедшая хозяйка сноровисто прибрала посуду, аккуратно вытерла пыль со столешницы. В её ладных движениях было столько тепла и спокойствия, что я почувствовал себя лишним. Время закругляться и уходить.

— Только один вопрос….

Он с любопытством посмотрел на меня снизу вверх.

— Ну?

— Почему вы поговорили со мной? Почему рассказали?

Гиршель пожевал губу и подвинул очки на носу.

— Знаете, юноша. У нас есть ещё одна старая еврейская поговорка. В переводе она звучит так: Бог заглядывает сперва в наше сердце, а в мозги потом. Понимаете?

— Да, — сказал я. — Понимаю.

___________________

[1] Heiliges Land (нем.) — Святая земля, Земля Обетованная

Глава 7. Чёрные фургоны

Ратхаус оказался закрыт. Похоже, администрация в Бюлле зря проедала деньги своих налогоплательщиков.

Следующий час я провёл на почтамте, в единственном пункте модемной связи, работающем по будням без перерыва. К сожалению, пророчества Бергера оправдались: международные линии попали под запрет. Я не мог связаться с Йеном, не мог запустить нормальный поиск, к моим услугам была только выжимка из новостей, и она не радовала.

«Беспорядки в Тичино!» «Базель против исламистов: перестрелка в спорткомплексе «Вальтшнейдер». «Террор или мор?» «Деревенская жизнь: Хафнерсберг и Ротмонтен говорят: «Довольно!»… Среди пёстрых заголовков не хватало только рекламы от местного крематория.

А впрочем, вот же она!

«Поджог в Вильдорфе» — гласила новость. Сегодняшняя.

— Эге, — сказал я.

Хлебом и солью

Полны закрома,

Значит, веселою

Будет зима…

— Здесь нельзя петь! — проскрипел голос за спиной.

А кто пел?

Ах, чёрт!

— Простите, — я обогнул недовольно бубнящего что-то старичка в синей почтовой форме и вышел наружу. Он что-то проскрипел вслед.

На улице стояла жара, но с гор поддувал холодный ветер, обещающий к ночи первые заморозки. От кристально чистого воздуха звенело в ушах.

Ручейки сбегают с гор,

Жаворонки вьются,

Как же песен мне не петь,

Если песни льются?

«Рапид» поджидал меня там, где я его и оставил. Но рядом стоял тип, которого я не оставлял — краснощёкий и ражий детина, смотрящий на мотороллер как на восьмое чудо света. Заметив меня, он пыхнул трубкой и спросил басом:

— Это что за диковина? Мотоцикл?

— Детёныш.

Он хохотнул:

— И что, он умеет ездить?

— Если попросишь.

Он открыл рот, собираясь отпустить мудрое замечание, но я дал газу, и дружок «Рапид» вырулил на шоссе с мощным рыком, который сделал бы честь любому спортивному дизелю. В свободное от работы время я перебрал двигатель и сменил покрышки, приспособив мопед к цирковым трюкам в слякоть и бездорожье.