Кольцевой маршрут

Альбиген, уголок рая, забравшийся в горы достаточно высоко, чтобы не нюхать дымы лакокрасочных предприятий, пришелся бы по сердцу даже отшельнику. Но пускай туристы восторгаются сумрачной прелестью альпийских склонов, я же изрядно поднаторел в удобрении райских кущ и не питал иллюзий насчёт лёгкости бытия. Только не здесь. Каменистая почва закаляет характер. По стёсанным лбам и подбородкам здешних крестьян нетрудно проследить многовековую историю оборонительных войн.

Одна из войн разыгрывалась прямо сейчас.

Подходя к дому, я услышал крики. Они доносились из соседского сада. Что-то брякнуло, треснуло и между кустов бирючины, отчаянно извиваясь, проломился мальчишка, прижимая к животу добычу из нескольких помятых яблок. Услышав шаги, сорванец повернул ко мне искажённое страхом чумазое лицо. Это был Петерль, сын мясника Хёмерхофа.

— Привет, — сказал я.

Изгородь опять затрещала. Судя по звукам, там резвился небольшой выводок динозавров. Повизгивая и ухая, они выбрались по очереди сквозь брешь в ветвях и брызнули врассыпную, сверкая голыми икрами.

— Ах вы, сучьи отродья! — завопил Гегер, высовываясь следом.

Он швырнул на дорогу палку и тут заметил меня. Красные, в пятнах, щёки надулись и опали, выпуская воздух.

— Чёрт! Вот дерьмо!

— Угу, — согласился я, оценивая разрушения.

Живая изгородь была изломана в хлам. Милые детки. Интересно, какой урон они нанесли фруктовому саду?

— Ни одной целой ветки, — выплюнул Гегер.

— Яблони?

— И вишни.

— Надо же.

Гегер выпутался из кустарника и воззрился на меня, потирая нос. На одутловатом лице возникло новое выражение — угрюмое и плутовское одновременно:

— А сдаётся мне, твой малец был среди них, Эрих. Среди этих паршивцев!

— Да ладно?

— Ей-ей! Сдаётся мне, твой малец ими и верховодил.

— Не может быть, — возразил я с уверенностью, которой совсем не испытывал. Всё произошло так быстро, но в стайке убегающих детей определённо мелькнуло что-то знакомое.

— Кажись, он самый, — продолжал упорствовать Гегер.

Покряхтывая, нагнулся и вытянул из грязи лейку. Раздвинул заросли, словно желая найти на ветвях остатки вещественных доказательств. Но, очевидно, ребячьи штаны были сшиты из неубиваемого материала. Только в дренажной канаве розовела крупная пуговица, похожая на раннюю землянику. Я поднял её, и сосед победно затряс головой:

— Точно он. В тихом омуте, знаешь ли, черти водятся! Что скажешь?

— Ничего.

— А сделаешь?

— Разберусь, — пообещал я.

Положил пуговицу в карман и пошёл домой.

А что тут ещё сказать?

* * *

Матти я нашёл в огороде. Он с таким рвением ворошил компост, что стало ясно: операция «Яблоки Гегера» прошла при его деятельном участии.

Не тратя времени даром, я вынул вилы у него из рук и легонько щёлкнул по белобрысому затылку:

— Пойдём-ка побеседуем.

В доме было прохладно. Пахло жареным луком, мясом и какими-то восточными специями. Видимо, Франхен готовила свой фирменный вариант «Лейпцигской всячины». Квадраты заходящего солнца дрожали на натёртом полу, словно приготовившись к игре в классики. На каминной полке тихо постукивали часы в виде кареты, запряжённой железными скакунами; эти часы я откопал в мастерской в куче антикварного хлама, сохранившего такие диковины, как спиртовой утюг, ручная дрель в виде фаустпатрона или кольцо для яиц.

Матти хмуро прошёл в гостиную, остановился у стола. Вздохнул, выпятив живот, сделал шаг вперед и протянул руку, как бы подставляя её под нож.

— Бей.

— Зачем? — не понял я.

— Бабушка сказала, что если я провинюсь, меня ударят. У вас так принято.

— Нет, — проговорил я медленно, разглядывая упрямый лоб с прилипшей к нему прядкой белокурых волос. — Бить я тебя не буду.

— Вообще никогда?

— Ну почему же. Если повесишь кошку, отлупцую так, что неделю не сядешь.

Он вспыхнул. Поднял голову и посмотрел мне прямо в глаза.

— Я не вешаю кошек. Та, на школьном дворе, — это был не я. Это был Харперов Ганзи. Я не знал. Я бы ему не дал.

— Верю, — согласился я. — Ты бы не дал.

Матти шевельнул губами. Ещё не улыбка, но солнце выглянуло из-за туч.

— Тогда как ты меня накажешь?

— А как наказывала бабушка?

— Она не била. Просто ругалась и… ругалась.

— Вот уж дудки, — возразил я, — у меня все слова сосчитаны. Ты уж как-нибудь обойдись, братец.

За спиной скрипнула половица.

— Ладно, — сказал я решительно. — Давай заканчивать. Тащи сюда, что ты там затрофеил.

Он шмыгнул носом, подумал и потрусил вниз в подвал. Вернулся, держа в кулаке узелок с пятком зелёных, местами побитых яблок.

— Негусто. Это всё?

— Всё, — шёпотом сказал Матти.

Я смотрел на этого недозрелого гефрайтера[1] и в который раз задавался вопросом, что значит кровь. Каждый из нас внёс свою горькую лепту в создание заготовки. Как теперь разобраться, кому что принадлежит? Эта родинка на плече, нахмуренный исподлобья взгляд, вихор на макушке… Что если я ошибся? Успех выстрела зависит от точности наведения, а я чувствовал себя как человек, расчётливо прицеливающийся в манную кашу.

— На кой черт тебе понадобились чужие яблоки? У нас своих завались.

— Я не за яблоками, — тихо произнёс Матти.

— А за чем?

— Ни за чем.