Колумбайн

Затем я написал очень жесткую главу – о том, как Дейв Сандерс истек кровью. Моя литературная наставница, Люсия Берлин, объяснила, что надо писать так же, как Станиславский учил актеров: погрузиться в ситуацию, представить, что находишься там, в классе № 3, в шкуре одного из персонажей, переживая все это, а затем описать эти эмоции. Я только позднее осознал, что эта глава не о Дейве. Я ни разу не попытался представить, как он истекал кровью, с его точки зрения. В «Идеальном шторме» Себастьян Юнгер блестяще показал, каково персонажу было тонуть, потому что речь шла о том, что происходило с ними. Моя же глава была не о том, каково это – умирать от потери крови, а о том, как страшно наблюдать за тем, как медленно гибнет хороший человек.

Каждый день я брал кого-то из тех, чьи рассказы о том, как это происходило, были записаны, и возвращался в класс № 3 то в шкуре охваченной ужасом девочки, съежившейся под столом, то в качестве учителя, бессильно наблюдающего, как скауты пытаются спасти его друга. Работа над этой главой заняла месяц, и в конце я был совершенно подавлен. Потом этот процесс повторился, когда я описывал заупокойную службу по Дилану. И, наконец, в сентябре 2006 года за две недели произошли целых три случая стрельбы в школах. Нападение на «Плэтт Каньон» стало последним и самым пугающим, потому что случилось так близко от «Колумбайн» – всего через один округ от Джефферсон. Кризис с удержанием заложниц продолжался несколько часов. Я наблюдал за ним по местному телевидению и изливал свою реакцию на происходящее онлайн. Отряд SWAT устроил штурм, и преступник выстрелил в одну из остававшихся заложниц. Денверский канал показал, как девушку грузят в вертолет, который через несколько минут приземлялся на крышу больницы Святого Антония, той самой, где спасли Патрика Айрленда. Мы начали ждать сообщений от врачей. Чем дольше длилось ожидание, тем больше я надеялся. Девочка должна выжить. Но не выжила.

Это вызвало мой единственный явный нервный срыв. Весь день меня мучили панические атаки и приступы рыданий, и большую его часть я провел в постели. Именно тогда я осознал – тому, что я могу выдержать, есть пределы, и в дальнейшем после случаев стрельбы начал нажимать на пульте кнопку быстрой прокрутки вперед. Много лет я винил в этом психоаналитика. Это проще, чем признать собственную слабость.

После бойни в «Колумбайн» я полагал, что этот ужас повторится, причем в еще худшей форме и скоро. Но этого не случилось. Восемь лет появлялись подражатели – это было скверно, но далеко не так ужасно, как расстрел в «Колумбайн». Неужели это был потолок? Это казалось маловероятным, но какое-то время думалось, что так оно и есть.

16 апреля 2007 года, когда я вставал с постели, зазвенел телефон. Это был Симус Келтерс, мой коллега из BBC, с которым я вместе работал в Белфасте. Он сказал, что звонит по поводу «трагических событий в Вирджинии».

О боже. Сколько?

Я напрягся, приготовившись услышать, что жертв шесть или восемь. «Более тридцати». Я попытался осмыслить эту цифру. Ничего. Так же, как в 1999 году.

Я бросился в гостиную, включил телевизор и, выключив звук, стал смотреть ужасные кадры, пока Симус говорил. Никакой крови, только объятия. Люди сжимают лица и тела друг друга и плачут. Все это рывком вернуло меня в «Колумбайн». Другая обстановка, но та же боль. Это была первая трагедия с тех пор, как я смирился с тем, что моя способность держаться имеет пределы. И я нажал на кнопку «пауза».

То, что мы наблюдаем после трагедии в «Колумбайн», – это новый шаблон. «Термин «расстрелы по подражанию» в том значении, которое он имел в 1999 году, теперь не имеет смысла, – сказала мне этой осенью профайлер ФБР в отставке Мэри Эллен О’Тул. – В наши дни преступление по подражанию – это нечто совершенно иное».

Случаи стрельбы в школах до трагедии «Колумбайн» были эпизодами относительно мелкими и простыми, без театральных эффектов: ствол, патроны и горстка жертв. Расстрелы на работе происходили по такому же сценарию: человек вышел из себя и перестрелял тех, кто подвернулся под руку. Его целью были не те, кого он убил, а само учреждение и его обитатели. Те, кто работал, устраивали стрельбу на рабочем месте, а дети – в школах.