Колыбель

Узким, многокилометровым проливом из Мирового океана, несомые густо соленой водой, движутся по первому теплу в мелководный Досхий сонмища медуз. От берега до берега полным фронтом массы бледного желеподобного вещества неторопливо вливаются в малосоленую стихию извечного природного заповедника, чтобы процедить его в течение лета, там же умереть с первыми холодами и упасть на грунты неглубокого досхийского дна смрадным и долгим грузом. Куски вялого перламутра всмятку заполняют по весне Досхий, чтобы пожирать его фитопланктон. Порою кажется: так много медузы в Досхии, что еще немного, и иссиня-изумрудная влага моря превратится в отвратительный кисель. В такие моменты кажется еще одно: теплое мелкое море потому и штилюет преступно долго, что его насыщенные хлипкой биомассой воды не в силах раскачаться под ветром. И лишь береговой бриз, предвестник в этих местах летних гроз, умеет раскачать Досхий до самого дна. И сотворенный им штормяга с омерзением выкидывает на сушу парализованную бурными движениями воды беззубую хищницу. Еще день солнца, и недавняя слякотная плоть высыхает в прах, исчезает с лица земли, как будто ничего и не было. После шторма Досхий блаженствует, наполняясь фитопланктоном. Но длится это благоденствие от силы неделю. Далеко в Мировом океане в его крутосоленой воде, словно выдохи недр земли, поднимаются в верхние слои подводного обиталища новые миллионы холодных, хлипких существ. Пройдет несколько суток, и они, нащупав струю из океана в Досхий, вольются в ее течение.

Было время, когда на траверзе Красных Круч перед медузой вставала непреодолимая преграда. Именно в этой части пролива вода Мирового океана встречалась с досхийской и становилась менее солона. Об этот рубикон и разбивалась атака злокозненной биомассы. Медуза откатывалась назад, несолоно хлебавши. Малосоленая вода вставала на ее пути непреодолимой стеной.

Две реки и двадцать речек испокон века несли в Досхий сладкую воду лесостепи. Море, насыщаясь земною влагой, слало в степи и леса мягкий бриз, который нес очистительные грозы летом и снегопады зимой. Но потом на многих речках люди построили водокачки: понадобилась вода для того, чтобы взять в долинах небывалые урожаи.

Речки — это тропки, по которым ходили друг к другу Досхий и Равнина. Они стали почти непроходимыми, когда люди вдоль них по всей равнине построили заводы, в которых невиданная сила превращала камень в ослепительно золотую жидкость. Нужна была вода, чтобы охлаждать металл. Из него кузнецы ковали машины и корабли.

Заводов становилось все больше. Они появились по берегам двух больших рек — Северной и Малой. Вскоре после этого Досхий почувствовал: изменился вкус большого стока. И только в паводки, когда на Севере шло таяние снегов, море получало достаточно сладкой воды.

Евграф Руснак — высокий, сутулый, без живота и второго подбородка. Краснолицый, вислоусый. Седина его какая-то зеленоватая. Если бы отпустил бороду, как пить дать чистый Нептун. Говорит с моряцкой сиповатостью. Ни одного лишнего слова. Только для дела.

Они сидят в тени причелка — Евграф Руснак и Олисава, — на изъеденной временем широкой, прочно сколоченной скамье без спинки. Доска посередке — вдоль давно треснула, выгнулась. Олисава тяжел. Под ним старая скамья покряхтывает. Хозяин этого двора с курами и самодовольным петухом на огороже, хатки в один скат сидит, не шевелясь, глядит в море. Оно штилюет и потому напоминает в этот момент — все усеянное мелкой пламенной рябью — расстеленные на весенней траве для просушки и ревизии зеленого капрона мелкоячеистые сети.

Олисава молчит. Он уже задал старику свои вопросы. Ждет, когда старый моряк соберет слова для ответа. Олисава поправляет на переносье легкие полутемные очки. Неделю, как познакомился он с Евграфом, а определить возраст этого деда никак не может. Кажется, старику значительно больше шестидесяти, особенно когда тот молчит, как сейчас. Но лишь заговорит, да с цифрами, да с фамилиями людей, приезжавших писать о беде Досхия пятнадцать, а то и все двадцать лет назад, оторопь Олисаву берет. Откуда такая память? Сначала не верил. Записал номера газет и даты их выхода, поехал в библиотеку — все точно...

После этого стал Олисава записывать за Руснаком все до последнего слова, слетавшего с губ рыбинспектора. Размышлял Олисава так: если директор ДосхНИИРХа не даст последних данных по проблеме, придется сослаться в статье на свидетельства Руснака.

Чем чаще встречался Олисава с Руснаком, тем больше разгорался у него интерес к нему.

Старик зашевелился на другом конце скамьи.

— Я человек необычайный. Еще в молодости меня невзлюбила фортуна. Помню, однажды такая весна сюда нагрянула, спать невозможно. Верчусь ночи напролет. А ведь немолоденький.

— Это когда же было? — спросил Олисава.

— Так сразу же после войны. В тот год Маруся приехала.

Олисава хотел сразу же и о Марусе уточнить — кто, мол, это, имеет ли отношение к теме Досхия?

Но старик как будто прочитал мысли гостя: «Не удивляйся, Маруся имеет самое прямое отношение к Досхию... Зря не сказал бы это имя...»