Колыбель

Мышка и Бельмастого — отца и сына Перевертней — до города из Красных Круч тогда, в конце апреля восемнадцатого года, оказывается, не довезли. В волости — Мужичьей Горе, — где мужики остановились покормить лошадей, — к бричке подошел Евграф Руснак — высокий, черноусый, плечистый.

— Шо за команда?! — уставился он на прохаживающегося около брички со связанными Перевертнями Ульку Поцелуйникова.

Тот было раскрыл рот, чтобы ответить, но Гнаша Отцов, надевший на лошадей торбы с овсом, неторопливо подошел чуть ли не вплотную к Евграфу — тоже мощняга, только ростом на голову ниже Руснака.

— А вы кто сами-то будете? — внимательно и без робости, уставившись, в свою очередь, на спрашивающего, поинтересовался Гнаша.

Вернулся и Ваня Холодков, отлучавшийся за угол.

Руснак отнял руку от кобуры низко висящего маузера. Вторую оставил на другом, болтавшемся с другого бока. Утренняя депеша из города предупреждала, что в степи могут появиться, ввиду приближающихся кайзеровцев, переодетые деникинцы и прочие враги Советов. Руснак упер большую ладонь в плечо Гнаши, но тот даже не покачнулся.

— Ладно, пхаться не будем! — усмехнулся в длинные усы Евграф. — Документы имеете?

— Новых документов не имеем, — пробасил Ваня Холодков, — а старые что? Какой с тех-то пачпортов спрос!

— Если документов нету, — вздохнул Руснак, — придется вас задержать, пока сам товарищ Жванок не разберется.

— Жванок! — вразнобой воскликнули мужики, а Перевертни поежились.

— Знакомая вам личность? — оживился Евграф.

— А как же! — Ваня Холодков чувствительно толкнул Евграфа.

Тот отступил на шаг, одернул кожаный пиджак с накладными карманами, отряхнул офицерские бриджи, хозяйственно оглядел хромовые, слегка припорошенные белесой пылью сапоги, положил черные в раннем загаре руки на тяжко висящие маузеры и небрежно проронил:

— А раскормлены вы, братцы, ну и ну! — И зашагал прочь.

Мужики толком и обдумать эту фразу не успели, как быстро прошагавший через майдан Евграф уже вел из беленой хаты Власа Жванка. Тот был, как всегда, в ватнике нараспашку, при шапке и нагане.

— Мои земляки, мои! — издали слышался его с простудной хрипотцой голос. Подошел к бричке, бросил точный взгляд на Перевертней и распорядился: «Этих запереть!»

Уже вечером подробно рассказали мужики о случившемся в Красных Кручах. Влас их слушал, покашливая. И это покашливание заробевшим почему-то его землякам казалось знаком нетерпения предревкома. Они быстро засобирались на ночлег. Влас не стал их удерживать. Он тоже хотел спать. Он знал, что уснуть надолго в эту ночь едва ли придется. Руснак хотел подежурить у телеграфного аппарата, около так и норовящего смыться телеграфиста. Влас не согласился. Отослал Евграфа словами:

— И тебе завтра командовать, отдыхай! — И добавил: — Земляков моих запиши в отряд.

Оба — и Влас Жванок, и Евграф Руснак — знали, что завтра будет уже совсем не таким, каким был ушедший день. Завтра комиссар и командир — Жванок и Руснак — поведут свой отряд в каменоломни. Завтра кончится относительно светлая жизнь, а начнется...

— Вываляюсь в грязюшке, водицей отмоюсь, измажусь — очищусь, согрешил — теперь каюсь... — бесчетно раз повторяет Высмерток.

Топает Кузьма по старой дороге, не подозревая о том, что шестьдесят три года назад бежал этим же путем в такое же предвечернее время Ануфрий Шагов. Спешил, загоняя свое уж не очень и молодое сердце, спешил к озеру Актуз, где его ждали переодетые в солеваров Антипка Панкеев, Варавка и Грива...

Поспать Евграфу Руснаку и его квартирантам в ту ночь так и не удалось. Только сапоги снял Евграф, как появился фельдшер Армен Комитас. Маленький, седенький, никогда не расстающийся с пузатым саквояжем, где умещалось все его медицинское имущество, он на сей раз был без саквояжа. Руснак это оценил как тревожный знак. И в самом деле, Армен сообщал о том, что исчез санитар Ануфрий Шагов. Евграф, чертыхнувшись, пошел проверить посты. Вышли за ним и кручанские мужики. Надоумил Гнаша Отцов:

— Как бы Бельмастый со своим Мышком не утекли...

Перевертней держали в сарае — рядом с хатой фельдшера. Во дворе стояла какая-то животина. И мужики заспорили: ишак это или все-таки лошадь.

— Для лошади, — доказывал Улька, — все-таки маловата скотина.

— А для ишака большая! — не соглашался Ваня Холодков.

— Не видал и я таких ишаков, — сказал Гнаша.

Препирались, препирались, да и задремали, присев у завалинки. Разбудили их один за другим громыхнувшие взрывы. Мужики бросились к беленой хате ревкома в надежде получить оружие в связи с начавшимися военными действиями.

А когда вернулись к сараю, где сидели Перевертни, увидели: он пуст. Куда и как смогли исчезнуть в суматохе арестованные, так никто толком и не понял. Знал только Ануфрий, которого схватила разведка, когда он возвращался от озера. Он-то знал, но ничего не сказал, потому что не успели его об этом расспросить как следует...