Колыбель

— Уходи теперь, — сказала черноглазая смуглорукая женщина. Была она немолодой и по всему нерусской.

— Где искать? — спросил Колосов.

— Он знает, — кивнула женщина на голубого ишака.

— Ты што? Не в себе, баба? — вдруг разозлился Платон.

Она не ответила, пошла в хату, вынесла две крошни, плетенные из прутьев дерезы, связала их ручки старым платком и навьючила ишака. Тот словно этого ждал, медленно двинулся со двора.

— Иди за ним, он знает, — сказала женщина и скрылась в хате.

Платон Колосов шел через деревню, настороженно оглядываясь, грел бомбу тяжелой ладонью, другую руку нес наготове, чтобы, не мешкая, пустить в ход оттягивающую плечо винтовку. Ишак семенил, уверенно правя на старую дорогу. Платон теперь верил ему. Почему-то верил, что скотина и впрямь знает, куда идти.

А когда ишак пересек старую дорогу и двинулся лощиной, густо поросшей дерезой, то окончательно успокоился, расслабил вспотевшие руки. Животина вела его к степным каменоломням, минуя по-весеннему разлившееся озеро Актуз.

Комитас разрывался между задыхающимся Жванком и страдающим от ран Руснаком. Если комиссару можно было сорвать старые повязки, промыть кровоточащие грудь и ноги настойкой подорожника и тот, облегченно вздохнув, забывался недолгим сном, то командир отряда, надышавшийся пыльцой буйно цветущего разнотравья, а теперь спертой влагой подземелья, беспрерывно заходился диким кашлем. Во тьме, едва проколотой редкими каганцами, лицо Власа казалось черным, набрякшие очи глядели мучительно и тяжело. Отряд укрылся надежно. Найти его кайзеровцам, если захотят, вряд ли удастся. Главная опасность — недобитки, остатки банд, которые Жванок рассеял по району. В них немало местных кулаков и прочего недовольного Советской властью элемента. Эти наверняка скучкуются и первым делом станут искать своего врага, чтобы враз посчитаться с ним за все обиды и потери.

Когда покидали Мужичью, в суматохе чуть не забыли о запертом Ануфрии Шагове.

— Что с этим-то делать? — подскочил к Жванку, уже занесшему ногу в стремя, Улька Поцелуйников. Жванок опустился в седло и, прокашлявшись, стиснутым астмой голосом распорядился:

— Глаз не спускайте с него, земляки! Вам его поручаю. Придем на место, решим, что делать.

На месте же снова об Ануфрии вроде позабыли. Но Гнаша Отцов, как только стали спускаться в темень подземелья, сыромятным поводом перехватил запястья Ануфрия и так повел за собой.

В сырой темноте каменоломен, когда Жванку стало совсем плохо, вышло, что главным оказался на это время Комитас-фельдшер. А коли главным стал Комитас, он и распорядился развязать Ануфрию руки, чтобы помогал. Санитар Ануфрий, а значит, фельдшеру первый помощник. Ладно, согласились Гнаша Отцов, Улька Поцелуйников и Ваня Холодков, поочередно словно тени ходившие за Ануфрием. А тот вроде бы и не обращал на них внимания. Делал свое, вспомогательное для фельдшера дело, не проронив ни слова.

— Надо идти за рапой к озеру, — решил Комитас. — Власу она поможет. Рапа размягчит ему бронхи.

А это значило, что кто-то должен был отправляться на озеро за этой самой рапой. Сам Комитас не мог, не имел права оставлять больных, но надо знать, в каком месте следует брать ту рапу, чтоб она годной для лечения оказалась. Просто зачерпнуть соленой воды из Актуза всякий бы мог, а набрать надо именно рапу. Знал, где брать, кроме фельдшера, лишь Ануфрий Шагов.

Вот и делай, что хочешь. Ануфрий ведь под арестом. Еще неизвестно, может, именно его отлучка ввечеру и стала причиной нападения на Руснака. Если так, значит, Ануфрий связан с бандой. Отпусти такого — тут же приведет своих...

Этой заботой и поделился Армен Комитас с Ваней Холодковым, Улькой Поцелуйниковым и Гнашей Отцовым — стражами Ануфрия.

— Как бы там ни случилось, — заявил Улька, — а Жванку доложить надо!

И, не дожидаясь ответа Комитаса, тут же поднялся, пошел к командиру. Тот доходил, примостившись под проломом, поросшим там, на земле, терном, либо шиповником, поросшим густо, а потому для сидящих в штольне — безопасным. Через этот мизерный, сияющий солнечным лучом проломчик заглядывала в подземелье весна, дышала свежесоленым ветерком недалекого озера Актуз.

Жванок выслушал переданные Улькой соображения Комитаса и распорядился:

— Нехай идет, коли так. Уйдет, а мы отряд на всяк случай уведем в другое место.

— Значь, так! — говорил Улька сбившимся в кружок — голова к голове — Комитасу, Ване Холодкову и Гнаше Отцову. — Его, этого Ануфрия, одного отпускать не будем. Мы так вот втроем и поведем его. А вы тем самым временем сниметесь с этого места. Короче, дислокацию, что ли, поменяете. Ежели чего, чтоб...

— Ежели мы, — пробубнил Ваня Холодков, — его провожать пойдем, ничего такого бояться лишнее.

— Вот-вот, — подпрягся Гнаша, — я его опять же привяжу до себя ремушком. Куда ему деваться?

Ануфрий, сидевший тут же неподалеку, видать, почувствовал, что о нем заговорили, стал украдчиво вытягивать шею, ухо вострить. Так ему хотя бы словечко поймать желалось.

— Че ухи-то развесил, че? — повернулся к Ануфрию Гнаша Отцов. — Придет час, и все узнаешь, скажем положенное тебе знать, скажем!