Колыбель

На прежнем месте временно остались человек пять для охраны Жванка и Евграфа. Комитас решил испытать еще одно верное старинное средство — божий корень. Когда он об этом сказал, Евграф и Жванок рассмеялись. А фельдшер смутился. Они сам вспомнил о божьем корне только сейчас, когда отчаялся чем-то помочь Евграфу. Раны у того начали гноиться вовсю. Комитас боялся заражения крови, и потому для него теперь все средства оказывались хороши.

— Я спробую. Я знаю этот корень, — горячился он. — Я знаю, как с ним обращаться, то есть как взять его. Сейчас как раз новолуние... Именно в такое время и можно его брать. А что делать? У меня даже йоду нет. Жинка прислала всякие настойки, какие дома были, а йоду нет.

— Ладно, — согласился Руснак, — пусть хоть божий, лишь бы помогло, лишь бы поставил ты меня на ноги. Дела, вишь, какие получились с этим кайзером... Воевать надо, а я тут живьем гнию!

— Что-то земляков долго нет, — озаботился Жванок.

Ему стало полегче малость. Отпустило его. Может, с того, что Комитас напоил его отваром дикого шалфея? Едва же полегчало командиру, сразу же о людях забеспокоился, думал Комитас о Жванке.

— Заблукали мы, мать честная! — вдруг зашелся тонко Ануфрий.

— Да, сдается, тут мы уже проходили! — досадливо воскликнул и Улька. Он, самый молодой из всех, вдруг понял, что заблудиться под землей дело нехитрое, а потому гиблое. Именно в степных каменоломнях есть такие ходы, слыхал он, что уходят до самого вулкана, а то и к морю. Те ходы, что под вулкан ведут, опасные, в них, сказывали, горячая грязь с самого центра земли подступает. Упал в нее — каюк. Живьем сварит такая грязь... Ульке сразу же захотелось пить. Он открыл баклагу, забулькал жадно без передыху. То же сделали Гнаша и Холодков. У Ануфрия баклаги не было. Улька протянул ему свою.

— Пей, Шагов, пей и думай при этом, — с угрозой гудел Гнаша, — как выводить до людей нас будешь!

Ануфрий перевел дыхание. Отдал полупустую баклагу Ульке, опустился на канистру:

— Сам не знаю, куда пришли... Может, подсадите меня, в проломчик выгляну. Поверху, пока совсем не стемнело, легче определиться...

Гнаша молча подошел и стал под проломчиком. Ваня подсадил легкого Шагова на спину Гнаши. Отцов распрямился, и тощий Ануфрий высунулся наружу. Улька как раз только и подумал: «Выскочить может, стерва!» А закричал уже тогда, когда в проломчике мелькнули сапоги Шагова: «А-а-а-а, мать его так-перерастак! Ушел! Насовсем удрал!» Ваня Холодков шарахнул из винтовки раз, другой. Наверху тишина. Но недолго она длилась. Донеслось: «Побережите патроны, партизанчики. Я скоро вернусь, да не один, конешно, Перевертней приведу-у-у!»

И все. Весь разговор.

Там, где полчаса назад пунцовело солнце, остался багровый мазок. Он еще потревожит глаза, потом рассосется, и ничто больше не обеспокоит степь, холмы и море, живую траву, которые настроились внимать упоительному сверчковому прибою и звону соленого пульса моря.

Высмерток, черный от густой горячей грязи, словно старый немощный бес из самой преисподней, семенит от озера к морю. Босые ноги натыкаются на колючие шипы степных трав. Боли он не слышит. Не чует он и горечи древнего озерного ила... Сейчас, в который уже раз, омоется он. Но получит ли избавление от злосчастия своего?..

Когда взошел острый молодой месяц, Комитас потихоньку вывел из подземелья Голубя, навьюченного в этот раз всего лишь пустой крошней да коротенькой солдатской лопаткой. Армен никогда не носил оружия, потому что знал: лекарей не убивают. Лекари необходимы всем, а когда идет война — особенная в них нужда. Вот и сейчас Армен шагал в ногу со своим неторопливым Голубем и сожалел лишь об одном: у него не было черной собаки. По преданию, отправляющийся за божьим корнем обязательно должен взять с собой голодную черную собаку... А где же ее взять? Голодную, да еще черную. Чисто черную. Главное, думал Комитас еще, незаметно перейти старую дорогу. Не попасться на глаза бандитам. Вряд ли они далеко от Мужичьей Горы ушли. Где-нибудь сейчас рыщут. Потайком снуют по степи. Потайком, пока их мало. Когда же насобирают войско, к каменоломням двинутся. Стеречь партизан станут. С кайзеровцами договорятся. Из пушек по входам садить начнут.

Дорогу прошел благополучно. Теперь осталось обогнуть саму Мужичью Гору. Там, на пологом склоне Чарной балки, растет божий корень. Идут Комитас и голубой ишак Голубь по ночной степи. И хозяин знает, пока животина идет спокойно, опасности нет. Ежели остановится, замрет — замри и ты, хозяин. А если опустится на колени ишак, ложись и ты рядышком. Ложись и не дыши... Так бывало уже не раз. Не раз выручал своего хозяина мудрый Голубь.

Топот копыт послышался за спиной. Но он не приближался, а удалялся. Комитас понял, что всадники скакали по старой дороге, которая давно осталась позади.