Колыбель

Ануфрий отвернулся, зевнул, мол, мне ваши секреты вовсе ни к чему. Видом своим он без устали всем, особенно конвою своему, показывал, что он под напраслиной, под зряшным подозрением. Мало ли зачем крестьянину отлучиться со службы пришлось? Может, он до жинки своей молодой сбегал в неурочный час. Попробуй докажи теперь, что не так. Жинка в Святынях. А на всех путях-дорожках сегодня уже хозяйнует не Влас Жванок и даже не рогатенькие кайзеровцы, а сам Варавка с корешом своим, Гривою. Так-то...

А вот он и Жванок появился. Потихоньку этак присунулся. Сел рядком с проснувшимся Евграфом Руснаком. Тоже о чем-то переговариваться затеяли.

Ануфрий еще сильнее шею тянет. Ничего не слыхать.

— Шагов! Подь сюда! — позвал санитара Евграф.

Ануфрий тут как тут. Пополам гнется, к лежащему комиссару склонился.

А тот поднял здоровой рукой, осколками не зацепленной, маузер, наставил на Шагова. Так близко к носу поднес, что Ануфрий запах масла ружейного учуял.

«Видать, расправу начинает, — екнуло внутри Ануфрия — этот валандать не станет. Ему, видать, в расход пускать не впервой...»

— Куда шастал прошлой ночью, говори! — повысил голос Евграф.

— До бабы своей, могу побожиться! — воскликнул с подвыванием Ануфрий. — Знал же, что собрались уходить. Знал, вот и сбегал... Когда же еще повидаемся! А у меня там дитятко еще.

— Правдоподобно, потому и подозрительно, — изрек окрепшим голосом Евграф.

А Шагову вспомнилось, как недавно в городе на базаре он, этот теперь едва шевелящийся человек, один против пятерых отбивал у кадетов Платона Колосова — непримиримого врага Ануфрия Шагова. Врага на всю жизнь, потому что увел тот у Шагова невесту. Только глазом мигнул, а та и побежала. За это Шагов и ненавидит его. За это с ним и посчитается. Жаль, тогда не удалось, в городе. Послали его, Платошку, в город на разведку. Ануфрий, как узнал, сообщил Варавке. Тот все и устроил. Платошку повязали мертвым узлом. Не распутался бы. Тем более самого Ануфрия для подтверждения личности ревкомовского сотрудника Варавка в город направил. Мол, у меня дитенок в Святынях народился, надо проведать, объяснял Комитасу Шагов, а сам прямехонько в город сбегал. От Святынь до города рукой подать, если по-над морем, по самому берегу. Успел. Стоял у окна. Глядел, ведут на опознание Платошку через базар. Кадеты ведут, плотно окружили Колосова. А Шагов из окна домика, куда его привели кадеты же, глядит: Колосов ли?

«Он, он!» — чуть слюною не подавился Ануфрий.

Бывшие с ним так и зашевелились в предвкушении расправы. Нет, сначала допроса, а потом уже всего остального. Глядит Ануфрий и видит, как от мажары с сеном отскакивает Руснак. Это был он, хоть. и переодетый в фуфайку, хоть и малахай на глаза надвинул. Выставил два своих маузера: шарах, шарах, шарах! И положил весь конвой.

— Руснак то! Русна-а-ак!!! — заорал не своим. голосом Ануфрий.

Кадеты, что были с ним, окно домика высадили, пока выскакивали, Руснак и Платошка скрылись. Поторопился назад и Шагов. Так ему было приказано. С тех пор боится Шагов Руснака и ненавидит так же, как врага своего, Платона Колосова.

— Истинный крест, товарищ комиссар, — пролепетал Ануфрий. — Так оно и было. До дитенка своего бегал, проститься перед тем, как под землю уйти.

— Дайте ему канистру! — распорядился Руснак. — Принесешь рапы для комиссара! Да смотри! Если вздумаешь деру дать, эти, — указал здоровой рукой с маузером на троицу из Красных Круч, — постараются. В любом случае вернешься под землю!

Комитас дал канистру. Гнаша Отцов связал Ануфрию руки, и троица, пропустив Шагова вперед, двинулась подземельем, выводящим из каменоломен прямо на берег озера Актуз.

— Невжель не отпустишь, невжель не простишь? Невжели, невжели, невжели же?! — шепчет бегущий к озеру Высмерток. Сейчас он появится на берегу Актуза с нагревшейся за день рапой. Влагой круто-соленой. Под нею ил, целебная грязь, которая, как надеется Высмерток, вернет ему утраченное чувство боли. А коли вернется к Высмертку боль, то, он знает, вернется и радость бытия, Сколько той жизни осталось Высмертку?! А вот хочется ему уйти с земли, как все люди, порадовавшись хоть малость. С болью уйти!

Сейчас он появится неподалеку от того места, куда шестьдесят три года назад вывел своих провожатых с канистрой Ануфрий Шагов.

— Комитас! Комитас, фершала, фершал... — понеслось со стороны главного входа в каменоломни.

Армен вскинулся. Взглядом обменялся с Евграфом и Жванком. Прежде чем отправиться на зов, посмотрел в ту сторону.

Дозорные звали Комитаса, потому что знали: ни Жванок, ни Евграф прийти к выходу не смогут.

— Там какой-то мужик, говорит, из ревкома. С ишаком! — доложили на повороте к выходу.

Яркий свет полдня хоть и ослепил Комитаса, но он сразу же по силуэту признал своего ишака.

— Голубчик мой, айда, Голубчик! — позвал Комитас.

Животное, подозрительно всматривавшееся в темный проем штольни, стриганув ушами, сразу смело пошло в темноту. Но ишака опередил Платон Колосов.

— А еще говорят, что это глупая скотина! — первым делом выпалил он и пожал Комитасу руку. — Ежели б не он, не найти мне вас, Армен!